Почему в России не любят говорить правду

Рассмотрим вопрос об отношении нашего провинциального народа к такой тонкой материи, как «правда». Любит ли народ правду? А правдоискателей? А правдорубов?

Ответы не так просты, как может показаться на первый взгляд. Хотя большевики в свое время очень тонко прочувствовали некий пиетет народа перед словом «правда», и даже свою главную партийную газету так назвали. Со временем, впрочем, именно в связи с этим данное слово приобрело оттенок некоего непрошибаемого официоза, «приговора без права обжалования». Слова «правда» стали побаиваться… Ну а потом пришла перестройка, гласность, и «Правду» сначала продали каким-то грекам, а потом вообще упразднили.
Стукачи и сутяги
Вот, к примеру, такой феномен России, как «стукачество». Донос, он же «стук» — одна из форм сотрудничества между властью и обществом. Бдительный или неравнодушный гражданин, приметивший какой-то непорядок или нарушение закона, тут же сообщает об этом, как это чудесно называется по сей день, «куда следует» или же в «компетентные органы» (еще один прекрасный эвфемизм!) — властные агенты приходят и устраняют проблемы.
В западных странах к стукачам и относятся как к совершенно нормальному явлению (что неизменно приводит в ступор российских обывателей, столкнувшихся с этим за границей). Однако у нас в России все не так! И это вовсе не связано, как можно было бы предположить, с неприятием «ложного доноса», когда некто облыжно обвиняет соседа в преступлениях, которых тот не совершал, ради какой-то корысти. Нет, в России принято крайне жестко — от остракизма до мер физического воздействия — относиться даже к тем, кто сообщает о совершенно реальных проступках или правонарушениях, то есть и к тем, кто говорит правду.
В сущности, в России действует своего рода «омерта» — практикуемый в сицилийской мафии «обет молчания», или принцип «недонесения» о чем бы то ни было. Только в России омерта охватывает не членов мафии, а гораздо более широкие слои населения, если точнее, практически всех. Есть некий общепринятый моральный кодекс, который фактически запрещает рядовым членам общества сообщать органам власти правду о реальных процессах, идущих внутри общества.
Более того, подобное отношение к стукачам распространяется не только на тех, кто «стучит» в органы власти, но и на тех, кто жалуется начальству внутри вполне частных компаний. Складывается впечатление, что любая коммуникация «снизу вверх» по иерархии обществом, мягко говоря, не приветствуется.
Добавим в полотно еще одну подробность, дабы совсем запутать читателя: при всем при том, что уже перечислено, в России «строчить доносы», «стучать» и «наушничать» умеют и любят. На фоне полного общественного неприятия — тотальная распространенность этой практики. Особенно в чести анонимные доносы, хотя есть и примеры тех, кто «добивается правды» в открытую, сначала путем жалоб, потом (редкое явление) через суд. К искателям правды через суд в народе отношение чуть более ровное, без ненависти, но тоже сдержанно-брезгливое. Они называются «сутяги».
В российской провинции «добиваться правды через суд» — занятие невероятно муторное, долгое и, как правило, безнадежное. При этом энтузиасты, решившие все же пройти все эти круги ада, никакого понимания или поддержки в своем окружении обычно не находят: по мнению большинства обывателей, сама эта идея — судиться — не более чем странная блажь, а вообще — занятие почти постыдное, что-то вроде публичного онанизма. Не смягчается обыватель даже в том случае, если через суд кто-то пытается отстаивать некие общественные интересы. Но если уж кто-то судится в защиту неких собственных прав… Такого рода действия в народе тоже получили собственное наименование: это называется «качать права»; русское ухо безошибочно улавливает в этом словосочетании пренебрежительно-брезгливый смысл.
Почему так? Почему стукачи и сутяги — люди, говорящие правду и отстаивающие правду — российским обществом отталкиваются?
Дело, очевидно, в том самом «оккупационном принципе» построения российского (а до того — советского) общества, о котором мы не раз говорили. Российские низы политически абсолютно бесправны и не в силах как-либо влиять на верхи. В то же время верхи — они же «начальство», они же «компетентные органы» — обладают поистине безграничными возможностями воздействия на обывателей. В этих условиях обыватели по умолчанию принимают тактику «никоим образом не привлекать к себе внимания властей» как единственно разумную.
То есть начальство, по подспудному убеждению большинства российского населения — это такой «слон в посудной лавке»: оно слишком сильное и громоздкое, чтобы привлекать его к решению даже действительно насущных проблем. Именно поэтому общество норовит пресечь любые попытки вовлечь начальство в свои дела — даже если попытки делаются с благими целями и по реальным поводам. Просто исторический опыт подсказывает: начальство ни за что не ограничится точечным улучшением, оно непременно пойдет «улучшать» дальше, а вот остановить его у обывателей никакой возможности нет.
Есть и еще одно соображение: поскольку общество — все вместе и каждый в отдельности — абсолютно беззащитны перед начальством, то в этой ситуации попытка единичного доносчика вступить с начальством в единоличный контакт выглядит как стремление заполучить в руки некое Абсолютное Оружие, по сути — самому стать начальством, предать «своих». Что-то вроде попытки применять ядерную бомбу в разборках аборигенов с луками и стрелами.
То есть любого доносчика у нас сразу же подозревают в стремлении резко, решающим образом нарушить баланс сил в свою пользу, одним махом возвыситься над всем своим окружением (надо ли говорить, что в европейском обществе такие подозрения в адрес доносчика вызовут лишь смех?). Эти поползновения, понятно, потому и встречают жесткий отпор.
И именно здесь, конечно, кроется величайший соблазн; именно поэтому ряды стукачей в России не скудеют и постоянно пополняются, несмотря на весь остракизм и все «понятия», вбиваемые в россиян чуть ли не с младенчества. Беда в том, что «стук» — это действительно едва ли не единственный имеющийся в распоряжении рядового члена российского общества канал связи с «верхним эшелоном», способ хоть какого-то воздействия на тех, от кого зависит его благосостояние, а то и сама жизнь. Как ни странно, сама уже описанная атмосфера тотального неприятия стукачества в России, его «подпольности» лишь способствует пополнению числа стукачей: они множатся как раз благодаря атмосфере тайны, окутывающей сей промысел, ведь тайна обеспечивает эксклюзивность контакта!
Правдорубы и компромат
В связи с появлением в постсоветской России конкурентных выборов феномен правдоискательства, казалось бы, должен был получить второе дыхание. Ведь искатели правды получили еще один канал для самовыражения, помимо писания доносов в инстанции и унылого сутяжничества на процессах, собираемых раз в три месяца. Стало возможным идти с собранной правдой (она в этом контексте обычно называется компроматом) на выборы и домогаться поддержки избирателей в открытой выборной борьбе!
Подобного рода деятели действительно появились во множестве и даже получили в народе особое название «правдорубы». Как правило, их ряды пополнялись из числа журналистов провинциальной прессы или из отставленных бюрократов-аппаратчиков, выдавленных из властных органов более шустрыми или более беспринципными коллегами.
Правдорубство — стандартный путь для публичного политика на Западе: публика любит разоблачения и склонна поддерживать смельчаков, которые идут ради них на риск. Мы знаем, что в США и европейских странах правдорубы, если им удается выжить, могут даже не домогаться каких-то публичных должностей на выборах: им бывает вполне достаточно приобретаемого общественного статуса; имена известных журналистов-разоблачителей на слуху, им дают Пулитцеровские премии, приглашают выступать с лекциями по стране, их окружают почет и уважение. Достаточно вспомнить хотя бы легендарные имена журналистов, «раскрутивших» Уотергейтский скандал.
В российской же провинции, как мы уже привыкли, все не так. Общее брезгливое отношение к «искателям правды» в виде стукачей и сутяг распространяется, если присмотреться внимательно, и на правдорубов. К ним, какую бы жуткую и актуальную правду они не открывали, относятся все же как к фрикам, своего рода шоуменам, чьи номера, однако, быстро приедаются.
Показательно отношение, к примеру, к такому правдорубу, как майор Дымовский из Новороссийска. Прославился он за счет того, что одним из первых додумался применить жанр «публичного видеодоноса» Путину (когда народ еще не до конца разобрался с возможностями YouTube). На видео майор вживую рассказывал тогдашнему премьер-министру о безобразиях, творящихся в ГУВД Новороссийска. Видео какое-то время было популярным, однако интерес к Дымовскому, как и к появившимся после него бесчисленным видеопоследователям, быстро сошел на нет.
Как ни странно, но и на выборах у правдорубов в России почти нет шансов. Даже наоборот: чаще всего опытные политтехнологи советуют своим кандидатам, если у них вдруг имеется какой-то «убойный» компромат на своих соперников, ни в коем случае не озвучивать его лично, потому что это только отпугнет избирателей. Для «озвучки» компромата приходится даже нанимать некоего второго, специального «технического» кандидата, чья функция только одна — «мочить» соперников, говоря про них правду.
Основному кандидату при этом максимум позволяется сдержанно прокомментировать обвинения «технического второго» фразами типа «Да, я слышал об этом, если это так, с этим непременно должны разобраться соответствующие органы». Не больше!
Почему так? Почему российский обыватель, он же российский избиратель, до такой степени не приемлет правдорубов?
Главная причина — та же: российский обыватель не желает иметь никаких общих дел с начальством и, в частности, не желает вникать в вопросы управления. Большинство россиян совершенно искренне считают, что вообще все, происходящее в стране за пределами их семейного круга, в лучшем случае круга их непосредственных знакомых, их вообще не касается. На то есть «компетентные органы». В чем они компетентны и компетентны ли вообще — это, опять же, обывателя не касается. Охота лезть не в свое дело напрочь отбита предыдущими историческими периодами, в особенности последним столетием.
Правдоруб же в глазах большей части населения едва ли не самый неприятный тип правдоискателя. Доносчик хотя бы пишет и шлет свои доносы тихо; сутяга скандалит в заплеванном загоне судебного заседания, куда тоже мало кто ходит. А вот правдоруб обращается к обывателю напрямую, явно требуя не только внимания к себе, но и ожидая каких-то действий в свою поддержку.
А российский обыватель не верит ни в какие действия за пределами собственного «ближнего круга». И слушать правду от кого бы то ни было ему совершенно не хочется. Беда в том, что он ее и сам прекрасно знает. Но уверен, что сделать все равно ничего нельзя.