Экскурс в историю: о репрессиях 1941-го года

Доктор исторических наук Олег Будницкий рассказал о репрессиях в 1941 году в СССР и почему в 1942-м они пошли на спад.

В Государственном музее истории ГУЛАГа в четверг, 16 января, прошла лекция «Протестные настроения 1941—1942 годов и сталинская юстиция». Свое совместное со студентами Высшей школы экономики (НИУ ВШЭ) исследование на эту тему представил доктор исторических наук, профессор кафедры политической истории факультета истории ВШЭ Олег Будницкий.
Он и его студенты изучили множество архивных документов из Государственного архива РФ, фондов Прокуратуры СССР, фондов наркомата юстиции, Верховного суда и других источников, где хранились материалы судебных дел, в том числе периода 1941—1942 годов.
Согласно исследованию, причины проведения массовых репрессий 1941—1942 годов начали раскрываться еще за несколько лет до Великой Отечественной, и исходили они из настроений в обществе накануне войны.
В конце 1930-х годов СССР оставалась крестьянской страной, где две трети населения были жителями деревень, горожан же было всего 56 миллионов (из 170 миллионов граждан СССР на 1940 год).
По словам историка, несмотря на провозглашенную культурную революцию, уровень грамотности был невысок: менее 1% населения имели высшее образование, около 8% — среднее, неграмотной оставалась примерно пятая часть населения страны. Тогда критерием грамотности в ходе переписи населения считалось умение читать по слогам и написать свою фамилию на родном или русском языке.
Перепись 1937 года, которую историк называет «репрессированной», показала, что представления Сталина о приросте населения ежегодно на три миллиона (как он сам выражался, на «целую Финляндию») далеки от реальности. Свой вклад в эти завышенные цифры внесли и массовый голод, и репрессии. В итоге неудовлетворительные для власти результаты переписи были признаны недействительными, а проводившие ее были репрессированы.
Спустя два года в стране провели другую перепись, которая показала, что большинство советского населения признают себя верующими, даже невзирая на ходившие на тот момент слухи о возможных репрессиях в отношении таких людей.
Власти, недовольные высоким уровнем набожности советского народа, начали проводить акцию по искоренению религии из его жизни. Уже к 1941 году количество церквей в СССР сократилось относительно 1917 года в 20 раз — по всей стране их осталось около тысячи. Священнослужителей стало в четыре раза меньше — 5,5 тысячи человек, которые в большинстве своем проживали на территориях, присоединенных к СССР в 1939-1940 годах.
Бывшие и действующие служители культа подвергались массовым репрессиям (под формулировкой из судов «выявление и ликвидация православного монархического подполья»), многим пришлось освоиться в области «мирских» профессий.

Вячеслав Молотов, Иосиф Сталин и Климент Ворошилов (слева направо на переднем плане) накануне войны, 1 мая 1941 года. Фотохроника ТАСС
В 1940 году средняя ожидаемая продолжительность жизни в стране у мужчин составляла 38,6 года, у женщин — 43,9 года. В РСФСР, по мнению Будницкого, картина была еще более удручающей: у мужчин эти цифры составляли 35,7 года, а у женщин — 41,9 года.
Историк долгое время занимался изучением дневников, которые вели люди, жившие в советскую эпоху. Он цитирует одну из записей, относящуюся к 1939 году: «Кругом умирают, бесконечно болеют. У меня впечатление, что вся страна устала до изнеможения, до смерти и не может бороться с болезнями. Лучше умереть, чем жить в постоянном страхе, бесконечном убожестве. Очереди, очереди за всем. Тупые лица входят в магазины и выходят ни с чем, ссорятся в очередях». Помимо таких жизненных реалий, молодежь тех времен столкнулась с введением платы за обучение в вузах и старших классах средней школы, что вызвало недовольство в кругах студентов.
Ссылаясь на исследования историков, Будницкий говорит, что часть советского народа в городах и особенно в деревне надеялась на будущую войну и что придут иностранцы и распустят колхозы.
В качестве примера историк приводит выдержки из записей НКВД. Так, в 1939 году в связи с подписанием пакта Молотова — Рибентропа и участием Красной армии в разделе Польши информаторы НКВД зафиксировали «пораженческие» настроения и высказывания во многих советских областях, на Украине и в Белоруссии. Причем, как утверждает профессор, с одной стороны, крестьяне опасались начавшейся войны из-за возможного голода, а с другой — надеялись на перемены и конец советской власти.
В связи с этим Будницкий приводит несколько цитат советских людей, зафиксированных в документах агентуры: «Вот хорошо, что началась война. Довольно коммунисты пили нашей крови. Теперь видно, что скоро мы будем сосать кровь коммунистов».
Когда война дошла до СССР, около четырех миллионов добровольцев стали записываться в ряды советской армии, преимущественно это были горожане. Однако многие военкоматы начали недосчитываться призывников — некоторые их них в итоге являлись в пункты призыва на несколько дней позже, порой в пьяном виде.
Только 3 июля 1941 года после речи Сталина в стране начало массово зарождаться чувство патриотизма. Будницкий, цитируя дневниковые записи писателя Михаила Пришвина, частично связывает его с «утратой общественной искренности» — полным разладом личного и общественного сознания — из-за массовой усталости.
С началом войны НКВД начинает собирать информацию о настроениях в городе. Тогда же через цитаты из документов агентуры всплывают наружу и внутренние проблемы в Советском Союзе. «Сейчас половина народа СССР озлоблена против советской власти. Много людей сидит в тюрьмах, а у крестьян плохое настроение. Так что воевать будет трудно, народ будет против нашего правительства», — цитирует историк одну из зарегистрированных НКВД реплик и продолжает свое выступление следующим примером: «Хорошо, что наконец началась война, жизнь в СССР невыносима стала. Принудительный труд и голод всем надоели, скорей бы конец всему этому».
Будницкий также приводит в пример слова замнаркома боеприпасов Алексея Клюева, произнесенные им в начале 1942 года: «Уже более полутора миллионов винтовок побросали на поля и бегут. Колхозники вспоминают наши ошибки 1929—1937 годов. Наша армия в настоящее время небоеспособна, так как она в основном состоит из крестьянской массы, но крестьянам не за что воевать». После этого высказывания Берия самолично отправил сообщение об этом факте Сталину, и в результате Клюев просто исчез.
С середины октября 1941 года население делится на готовых скорее умереть, чем допустить поражение СССР, и на ждущих оккупацию «по-мягкому». Среди последних некоторые также полагали, что верующим станет лучше от прихода немцев, поскольку «из-за большого количества христиан в стране те Москву бомбить не должны, ведь иностранцы, вероятно, верят в Бога».
Немалую роль в идеализации образа нациста сыграла и общая неосведомленность населения о реальной картине событий. По словам Будницкого, всего в России в начале 1940-х годов было около миллиона радиоприемников. К началу войны Германии с Советским Союзом все они были конфискованы для предотвращения возможной сторонней радиоагитации. Было немало и тех, кто не верил и официальным сообщениям Информбюро из-за частых недостоверных сообщений от властей в довоенные годы.
Зная о выявленных случаях антисоветских настроений среди населения, власти начали проводить массовые аресты и изолировать, а иногда и расстреливать тех, кто представлял потенциальную опасность. Уже утром 22 июня 1941 года в Москве были подготовлены списки на немедленный арест 1077 человек. К 17 часам того же дня проводилось «изъятие активнодействующего контрреволюционного элемента». В тот же день людей из тюрем НКВД вывезли в лагеря, чтобы освободить места для новых арестантов — подозреваемых в терроризме, шпионаже (в их числе были и «английские шпионы», и это несмотря на заявления Черчилля в полной поддержке борьбы СССР с немецкими войсками).
«Волна примитивных репрессий прокатилась по всей стране, обрушившись на подозрительных в районах за тысячи километров от боевых действий, — продолжает Будницкий. — На западе страны, во Львове, Тернополе в тюрьмах тысячи людей были расстреляны».
В защиту этого утверждения профессор цитирует выдержку из отчета Молотовского областного суда во второй половине 1941 года: «В мирное время были терпимы на свободе люди, в отношении которых были не совсем ясные материалы об их преступной деятельности. В военной же обстановке эти элементы на свободе терпимы быть не могут — они были арестованы и преданы суду».
Под этой формулировкой судебным органом в вышеуказанный период было вынесено в четыре раза больше приговоров, чем до войны. «Смертные приговоры по делам контрреволюционных преступлений были вынесены 28% осужденных, тогда как в первом полугодии 1941 года — только 7%», — подчеркивает историк. К примеру, Кировский областной суд за тот же период вынес 48% приговоров о расстреле по аналогичным делам. Всего же, отмечает Будницкий, в IV квартале 1941 года были приговорены к расстрелу 41,5% осужденных по делам о государственных преступлениях.

Танковый полк при Военной академии механизации и моторизации имени Сталина перед отправкой на фронт. Москва, июнь 1941 года.
По его подсчетам, только на территории Российской Федерации число осужденных народными судами РСФСР, без учета военных трибуналов, по делам о контрреволюционных преступлениях во втором полугодии 1941 года выросло по сравнению с первым полугодием в полтора раза, а число смертных приговоров по этим делам — в одиннадцать с половиной раз.
Он указывает, что в июле — декабре 1941 года в отчетах НКВД появились новые формулировки: «Арестованные и осужденные трусы и паникеры, дезертиры и членовредители, пораженцы, распространители провокационных слухов». К последним двум категориям относились почти 48 тысяч арестованных во второй половине 1941 года.
Значительная часть репрессированных, по мнению историка, действительно представляла угрозу безопасности СССР. За время войны к октябрю 1942 года органы НКВД задержали более миллиона человек по подозрению в дезертирстве. Из них 63 тысячи человек были приговорены к расстрелу, 28 тысяч — к лишению свободы, более 101 тысячи оправлены в штрафные батальоны.
Всего за весь период войны за военные преступления были осуждены около миллиона человек, из них 135 000 — расстреляны; 212 500 дезертиров так и не найдены.
Однако в этот период наблюдалось и много случаев неоправданных приговоров судов. В подтверждение этого Будницкий приводит в пример вынесение смертного приговора за «распространение среди колхозников пораженческих измышлений по отношению к советскому строю, опошление подвигов РККА и клевету в адрес советского правительства», «за нанесение в пьяном виде оскорблений лидеру», «призыв в нетрезвом виде не идти в РККА».
Смертные приговоры в виде расстрела выносили и за мелкие преступления: за кражу со склада красноармейцем 200 граммов сахара, повару из столовой за кражу 400 граммов сливочного масла, красноармейцу за похищение во время несения караульной службы двух тараней (разновидность рыбы плотвы).
По словам профессора, под антисоветской агитацией в те годы подразумевались такие «контрреволюционные измышления», как: «Самые лучшие командирские кадры арестованы и расстреляны органами НКВД в предшествующие годы», «Красная Армия перед лицом сильного, технически оснащенного противника оказалась без квалифицированных кадров, а новые командиры при встрече с врагом разбежались», «сибирские полки дерутся хорошо, а украинские сдаются в плен», «советская власть своей экономической политикой, и, в частности, установлением колхозного строя, разорила страну, создала тяжелые материальные условия для трудящихся, вследствие чего народ не хочет воевать в пользу советской власти», а также «измышления» о том, что советская власть арестовала много невинных людей, неправильно заключила договор («акт предательства») о ненападении с Германией, которая «обескровила страну, а затем, воспользовавшись нашими же ресурсами, напала на Советский Союз».
Будницкий утверждает, что 1941-1942 годов характерны репрессии по социальному признаку. Он обращается к отчету из Челябинского суда, где написано, что «осужденные по своему социальному положению и по своему прошлому в подавляющем большинстве являются кулаками, торговцами, колчаковцами, церковниками, троцкистами, деклассированными и тому подобное».
В Молотовском областном суде в июле-декабре 1941 года 24% от общего числа осужденных составляли «бывшие чужие люди»; из них к расстрелу приговорены 46%, а из числа осужденных бывших белогвардейцев — 49%.
В 1942 году темпы репрессий и вынесения смертных приговоров идут на спад, власти направляют в суды приказы с призывом проявлять милосердие к подсудимым. Была отменена высшая мера наказания для лиц старше 80 лет, для тех, у кого дети или мужья служат в Красной Армии, и для совершивших антисоветские действия в пьяном виде.
Будницкий полагает, что правительство приняло такое решение из-за резко возросшей ценности человеческой жизни — после колоссальных потерь территорий и населения в 1941 году. В связи с этим мобилизационная база Советского Союза резко сократилась, в армию начали призывать женщин и лиц, осужденных за не особо тяжкие преступления. По словам историка, сначала в 1941 году «идет в обычном сталинском стиле тотальная зачистка, потому уже начинают разбираться».
Второе объяснение этому явлению Будницкий находит в том, что со временем советские власти поняли, что у них есть реальные враги, и они внешние, а не внутренние, «сочиненные».