Отгородиться от социальной заразы

Желание людей жить в социально близкой среде естественно и понятно. Поэтому остановить сегрегацию общества невозможно, считает социальный географ Ольга Вендина.

Другое дело, как при этом избежать возникновения ее крайних форм, в частности появления в Москве откровенно маргинальных районов, по сравнению с которыми погром в Западном Бирюлеве покажется детским лепетом.
— Насколько далеко в Москве зашли процессы разделения районов на бедные и богатые, какую роль в этом процессе играет иммиграция?
— Москва – это все-таки постсоциалистический город, поэтому прямые параллели с крупнейшими европейскими или американскими городами довольно рискованны. В Москве не столько доходы, характер городской среды и жилой застройки, сколько общественное мнение является одним из основных факторов сегрегации. Сегодня наиболее престижными (и дорогими) являются районы, где в советское время жила интеллигенция. Хотя вряд ли кто-то отнесет представителей интеллигенции к «богатым». Но в таких районах лучше развита социальная инфраструктура, более благоприятная социальная среда. Иначе выглядят бывшие рабочие районы, их неблагополучие за постсоветские годы усугубилось. Более низкие цены на покупку и аренду жилья способствовали тому, что здесь стали селиться наименее обеспеченные жители города, включая и мигрантов, а средний класс, напротив, стремился покинуть такие районы. Дело не только в богатстве или бедности, адрес местожительства – это своего рода визитная карточка, отражающая принадлежность человека к определенному социальному слою, его успешность. Характеристики места переносятся на характеристики человека, способствуя повышению или понижению его самооценки.
При сравнимом достатке, люди, живущие в более престижных районах Москвы, менее склонны сдавать квартиру этническим мигрантам, чем люди, живущие в районах с неважной репутацией.
— На Третьем Московском урбанистическом форуме вы были спикером по теме «Повышение качества городской среды и социальных стандартов». Главный архитектор Москвы считает, что если построить в депрессивных районах новые прекрасные кварталы (там, в отличии от центра, есть для этого свободные территории), туда поедут люди с достатком. Это возможно?
— Думаю, это немного наивно. Дефицит строительных площадей уже давно привел к тому, что дорогое жилье (а в Москве все жилье либо дорогое, либо сверхдорогое) строится в любых районах Москвы. И что? Новый дом сразу же обносится забором. Люди таким образом решают проблему безопасности, отгораживаясь от того, что они считают «социальной заразой». При этом значение имеет не столько реальная опасность места, сколько потребность обозначить зону ограниченного доступа, где действуют особые права жителей дома. А это и есть сегрегация. Недостаточно построить хорошее жилье в плохом районе, чтобы улучшить его социальную атмосферу. Нужно, чтобы и городская среда, и социальная инфраструктура, и социальная политика были ориентированы на то, чтобы максимально обеспечивать взаимодействие разных социальных слоев. В противном случае в районе сложится два параллельных социальных мирка — старожилы из старых домов и новоселы из новых, что лишь усилит фрагментацию городского пространства.
— Развитие общественных пространств, о котором сейчас так много говорят, нацелено именно на это? На возможность хоть как-то взаимодействовать, выходя из-за заборов?
— Несомненно. Москва унаследовала огромное количество публичных пространств, которые были созданы в советское время очень прогрессивными архитекторами. Изменение общества привело и к изменению его системы ценностей, многие идеи советского градостроительства обесценились. Публичное в советском смысле оказалось невостребованным, требовало пересмотра. Частные интересы вышли на первый план. За 20 последних лет многие публичные пространства в Москве были приватизированы, вместо площадей возникли торговые центры. Общественно значимых мест демонстрации социальной солидарности или протеста почти не осталось. Та же Болотная по сути площадью не является — это скорее «коридор» для митингов.
Фактически главным публичным пространством сегодня стало пространство мегамоллов. Люди проводят там целые дни. Проблема в том, что ни идентичность, ни социальная солидарность или ответственность, ни «чувство москвича» не формируются в торговых центрах. Для них нужны публичные пространства иного рода.
— Когда рвануло в Западном Бирюлеве, в мэрии вдруг обнаружили, что в этом районе нет ни одного кинотеатра, ни одной библиотеки. Проблемы из-за этого? Или могло полыхнуть где угодно, а мы бы потом искали этому другие объяснения?
— Бирюлево — это район, где совпало большое количество негативных факторов, прежде всего социальных. Это неудобно расположенный район Москвы, характеризующийся неблагоприятной транспортной и экологической ситуацией. Показатели жилищной обеспеченности здесь одни из самых низких в Москве. Тоньше прослойка лиц с высшим образованием и среднего класса в целом. Емкость местного рынка труда весьма мала, а имеющиеся рабочие места в сфере торговли и повседневного сервиса ориентированы скорее на приезжих, нежели на местных жителей. Среди индикаторов неблагополучия района можно назвать относительно низкие цены на жилье, худшее качество школ, отсутствие возможностей для досуга и самореализации людей. На фоне Москвы район выглядит маргинальным, со всеми присущими маргинальности атрибутами, включая и поиск виноватых в сложившейся ситуации. И, как часто бывает, виноватыми оказываются не те, кто реально в чем-то виноват, а те, кто слабее, кто не имеет шансов себя защитить.
— Первые претензии в Бирюлеве были к властям. Это потом уже — не знаю, осознанно или случайно — стрелки перевели на мигрантов.
— Это свидетельствует о том, что, несмотря на данную мной обобщающую характеристику Бирюлева, его население — не монолит, там живут очень разные люди, составляющие разные сообщества, объединяющиеся вокруг разных целей. Одних мобилизует стремление решить общие проблемы городской жизни, для них справедливость – это действие правовых механизмов регулирования отношений в обществе. Их главные претензии к власти и выполнению ею функций арбитра. Других объединяет чувство кастовости, требующее изгнания «чужаков», неправомерно «проникших» в общество, претендуя на права и привилегии его членов. Нужно признать, что сторонники таких взглядов мобилизуют распространенные в обществе настроения, склонность приписывать вину за все проблемы приезжим. Вы видите, разные социальные группы – разные инструменты внутренней мобилизации. Это, конечно, очень серьезный вызов для общества и для управления городов. Поскольку, переключая внимание с одного на другое, вы не отвлекаете население от проблем, а провоцируете другие проблемы, последствия которых плохо предсказуемы.
— Как вы оцениваете миграционную политику мэрии? Я лично пока слышу лишь обещания всех выгнать, закрыть рынки и все в таком же стиле «пошли вон».
— Миграционная политика — противоречива по своей природе, поскольку должна устанавливать баланс между ограничительными и разрешительными мерами, обеспечением безопасности и гуманистическими идеалами, интересами государства и экономики, включая экономику семьи. Мигранты ведь не только строителями и дворниками работают, это огромный отряд домашних помощников, нянь, сиделок и пр. Изначальная противоречивость миграционной политики сказывается и на политике московской мэрии, которая одной рукой привлекает мигрантов, потому что городу нужны рабочие руки, а другой — накладывает на эти «руки» запрет.
На мой взгляд, избыточно агрессивная риторика мэрии ведет не к улучшению социальной ситуации в Москве, а к усилению ксенофобии.
Она выводит идеи радикального национализма из маргинальной сферы, придавая им общественную значимость. Репрессивная миграционная политика – это не установление «порядка» в городе, а разбазаривание получаемого «даром» человеческого капитала. Мы почему-то этот поток сводим исключительно к трудовым мигрантам из Средней Азии. Но в Москве работает и порядка 300 тысяч иностранных менеджеров, врачей, учителей. Просто мы свое негодование адресуем тем людям, с которыми сталкиваемся каждый день, с теми, кто убирает улицы, торгует в магазинах. Вообще, мне кажется, что Москву сегодня от серьезных конфликтов в значительной степени спасает то, что у нас довольно старое население.
— Интернационализм еще силен?
— Да нет никакого интернационализма. Просто старое советское население не протестное по своей природе. Оно делегировало все свои права и полномочия власти. Я бы сказала, что у нас расизм цветет алым цветом, а не интернационализм.
— Значит ли это, что лет через 10—20, когда состав населения будет уже не таким советским, мы можем получить гораздо более серьезные проблемы?
— Думаю, да. Если уличный конфликт останется единственным неигнорируемым способом выражения интересов людей и доведения ими своего мнения до власти, то так и будет. Власть, конечно, не может руководить тем, что зависит от индивидуальных решений людей. Но она может и должна создавать условия для того, чтобы интересы разных социальных групп «пересекались» в городском пространстве, чтобы существовали поводы и места общения, чтобы обеспечивалось относительное равенство доступа к социальному сервису, чтобы получаемое качество городских услуг и городской среды не являлось прямым следствием толщины кошелька. В тех городах, где эти принципы соблюдаются, проблемы сегрегации, межэтнических и прочих конфликтных отношений стоят менее остро.