Униженные и оскорбленные помогают репрессиям

Скандал с опросом «Дождя» и последующим отключением телеканала от кабельных сетей выявил характерную черту наших публичных дискуссий: главным жанром российской политики становится обида, а главным действующим лицом — группы оскорбленных граждан.

У видавшего виды населения вдруг обнаружилась необычайная чувствительность и уязвимость. Вопросом про блокаду оскорблены кабельные операторы, заксобрание Петербурга и некий «Профсоюз граждан России». Ветераны города Тольятти оскорблены планами установки в городе памятника Александру Солженицыну, который «сыграл большую пропагандистскую роль в деле огульного очернительства нашей исторической Родины – Союза Советских Социалистических Республик». Ранее ветераны во главе с тов. Долгих были оскорблены вывеской «Антисоветская шашлычная» и высказываниями Леонида Гозмана, сравнившего СМЕРШ и СС.
В состоянии непрекращающейся обиды пребывает и православная общественность, которая то находит кощунство в театральных спектаклях, от «Идеального мужа» в постановке Константина Богомолова до «Иисуса Христа — суперзвезды» в Ростове, то оскорблена Музеем эротики в Москве и выставками Марата Гельмана. К хору обиженных присоединяются и казаки, которые то требуют извинений от Владимира Познера, то закрытия спектакля «Лолита» и выставки братьев Чепмен в Эрмитаже.
Удивительным образом, особо тонкой душевной организацией в наши дни отличаются суровые мужчины: охранники храма Христа Спасителя испытывают «моральные страдания» при виде перформанса Pussy Riot, лишившего их сна, впечатлительные омоновцы Болотной пугаются прилетевшего из толпы лимона и предъявляют скол зубной эмали в качестве телесного повреждения, а надзиратели бывшего лагеря для политзаключенных «Пермь-36» обижены проведением в нем гражданского форума «Пилорама», в результате чего форум с 2013 года прекратил свое существование.
В наши дни впору выставлять в музее не плачущего большевика, а плачущего силовика.
Рупором обиженных стала журналистка «Комсомольской правды» Ульяна Скойбеда, которая присвоила себе право на моральный троллинг, выполняя сегодня в публичном пространстве функции скандалистки-правдоискательницы из советской очереди, хрестоматийной общественницы с авоськой в руке и металлом в голосе: «как мать говорю и как женщина». Начинавшая в «Комсомолке» статьей в поддержку догхантеров, Скойбеда стала специализироваться на дискурсе ненависти, так называемой hate speech, конструируя образ врага в духе не брежневских даже, а сталинских пропагандистов.
Советское возвращается в активный оборот. Вновь востребована стилистика «возмущенной общественности» и «писем трудящихся». Вот заголовки последних дней: «Тольяттинцы выступают против памятника Солженицыну», «Новгородцы недоумевают по поводу опроса на телеканале «Дождь». Это типичный феномен коллективизации речи, создания коллективного тела с его сакраментальным «Пастернака не читал (Pussy Riot не видел), но возмущен». Это общинное тело, говорящее устами ветеранов, охранников, «Уралвагонзавода», лояльных деятелей культуры, партактивов «Единой России» и дрессированных журналистов на прямых линиях. Появляется целый класс профессиональных обиженных, которые под видом «гласа народа» транслируют волю «хозяев дискурса» и по сути своей являются эффективным инструментом репрессий, всепроникающей цензуры коллективного бессознательного.
На глазах расширяется пространство сакрального. Нас окружают новообретенные святыни: храм с автомойкой и банкетным залом, охранник при вратах, очередь к Дарам, омоновец на площади, общественный порядок — все это священные сущности, не подлежащие осквернению. И даже проезжая часть священна и неприкасаема, ибо вдруг поедут в больницу дачники. И точно так же в пространстве публичной дискуссии все больше табуированных тем: война, Победа, блокада, армия, вера, патриотизм, безопасность, военный бюджет, суверенитет, территориальная целостность РФ, Советский Союз и все чаще — Сталин, Дзержинский, ВЧК… Ни о чем из этого списка теперь нельзя рассуждать вслух, не рискуя наткнуться на чье-то истеричное «не замай», сопровождаемое исками в суд, письмами в прокуратуру, выездами зондеркоманд НТВ или налетом казачьих штурмовиков. Депутат Ирина Яровая только что внесла в Госдуму законопроект об ответственности за посягательства на историческую память, который предусматривает уголовное наказание за заведомо ложные обвинения СССР в совершении преступлений во время Второй мировой войны штрафом до полумиллиона рублей или тюремным сроком до пяти лет.
И ведь работает! «В целом результат уже достигнут, — признает Андрей Архангельский — И самая естественная реакция на это — «а давайте вообще не трогать эту тему от греха подальше», самоцензура и психоз, жизнь в ожидании расплаты. Давайте не лезть туда, давайте не лезть сюда — количество сакрального увеличивается, и вот пишу я этот текст, и после каждой фразы где-то в известном месте рождается страх: а вдруг я кого-то оскорблю или обижу чью-то память о войне». Причем речь идет не только о СМИ, но и о пространстве социальных сетей: преследуются и комментарии в Фейсбуке, и простые репосты (как в случае с доцентом МГУ Вячеславом Дмитриевым, которого ФСБ допросила за перепост чужой статьи); скоро, видимо, начнут прессовать за лайки: ФСО начинает ежедневный мониторинг соцсетей с целью отслеживать «негативно настроенных» пользователей.
Впрочем, ФСО не нужна, когда в интернете есть масса бдительных граждан, готовых сделать скриншот любого критического высказывания и донести по инстанции.
Власть производит зачистку местности руками общественности; подобно вирусу, дискурс сакрализации самовоспроизводится в обществе и порождает новые священные темы, табу и группы обиженных граждан. Формально режим ни при чем, он лишь законодательно оформляет «волю народа», выраженную в разного рода истериках, доносах и коллективных письмах, — но по сути он эту волю конструирует и ею же манипулирует, используя гражданское общество как свой ресурс.
Противопоставить этому мороку можно только рациональное веберовское «расколдование мира», трезвый разговор о болевых точках истории и современности, психотерапию коллективного сознания, в которой так нуждается Россия, где главные проблемы не проговорены, а «замолчаны» или, скорее, «закричаны» официальной пропагандой и патриотической мифологией. Необходима десакрализация общественной дискуссии со снятием табу с тем революции, войны, Победы, репрессий, голода, ГУЛАГа, геноцида, сталинизма и чекизма, религии, сексуальности и др. Подлинная любовь к Родине — это терапия памятью, проговаривание вслух закрытых зон, а не патриотические шумихи и петарды и не «историческая реконструкция» блокады Ленинграда за 8 млн рублей, которую собирались проводить в эти дни городские власти Петербурга, отменив это лишь в последний момент. До тех пор пока такой разговор не произойдет, наша коллективная психика будет полна неврозов, о которых и свидетельствуют крики обиженных.
Они ведь и вправду потерпевшие.
Они проиграли в столкновении с открытым обществом, интернетом, глобализацией, памятью отдельного человека, критической историей, современным искусством. Им надо задавать вопросы, как тот неудобный (хотя, возможно, и неуместный в день снятия блокады) опрос «Дождя». С ними надо говорить спокойным тоном, как говорил о блокаде перед немецким бундестагом во время традиционного «Часа памяти» на прошлой неделе Даниил Гранин: тихо, внятно и без пафоса. В Госдуму, в отличие от бундестага, Гранина никто не зовет – зачем депутатам часы памяти, когда есть пятиминутки ненависти; зачем им правда Даниила Гранина и Виктора Астафьева, Василя Быкова и Бориса Васильева, когда у них есть такой специалист по истории, как Ирина Яровая?
Кстати, единственным российским эфирным каналом, полностью показавшим выступление Гранина в бундестаге, был «Дождь».