Есть ли диссиденты в России?

Борис Немцов считает, что под давлением власти оппозиционеры в России становятся диссидентами. Их отличие от нормальной оппозиции в том, что они «не могут победить на выборах, потому что выборов не стало как института».

Вацлав Гавел в своем уже ставшем классическим эссе «Сила бессильных» писал о трех смыслах, в которых термин «оппозиция» может употребляться в посттоталитарной системе. Во-первых, оппозицией могут быть представители правящей элиты, вступающие в скрытую конфронтацию с верхами. Во-вторых, власть может называть «оппозицией» всех, кто ее критикует, потому что в любом «несогласном» поведении она видит политику. В-третьих, оппозиционными считаются нонконформистские группы, открыто заявляющие о своей позиции, но вместе с тем вовсе не обязательно располагающие альтернативной политической программой или волей к власти. Это и есть диссидентские группы. Настоящие оппозиционеры, то есть политики с альтернативными программами, могут входить в диссидентские группы.

В какой мере можно считать нынешние российские государство и общество посттоталитарными? С одной стороны, в России существуют формальная демократия, многопартийный парламент и выборы. С другой стороны, советский дискурс 1960–1980-х в политике и государственном управлении не преодолен и сказывается на том, как функционируют демократические институты. Формально любой может создавать и регистрировать партию, бороться за власть. В действительности любой оппозиционер тем или иным способом принуждается к компромиссу с системой. В противном случае он фактически оказывается вне политики и не может легально реализовать свою волю к власти.

До недавнего времени компромисс в российской политике мог считаться условием вхождения в систему. Этим она отличалась от посттоталитарного государства, в котором условий для реализации частных политических амбиций практически нет. Сейчас компромисс перестает быть актуальным, потому что задачи нормализации системы, ее приведения к демократическим стандартам, освежения за счет несистемных фигур перед властью не стоит. Она просто пытается победить, разгромить, маргинализировать тех, в ком видит противника.

Специфический способ маркировки противника сближает нынешнюю власть с той, что действует в обществе, в котором существуют диссиденты. А именно: любая критика в адрес системы, правящей элиты, ее действий воспринимается как политическая, то есть преследующая цели свержения власти, вписанная в стратегию неких антироссийских сил. «Пятой колонной», «чужими» вследствие этого становятся не только политики, но и журналисты, публицисты, издатели, музыканты – вообще все, кто позволяет себе публичные критические высказывания.

Сам термин «диссидент» означает «отступник». В принципе это негативное определение, эксплуатируемое властью с целью подчеркнуть, что ее критики и противники, выступая от имени общества, далеки от его интересов и даже противостоят им. Нынешняя российская власть и провластные медиа фактически утверждают маргинальность либеральных политиков и либеральной прессы, тем самым делая диссидентский дискурс вновь актуальным.

Одновременно спросом пользуются уже не публицисты и политтехнологи, доказывающие соответствие российских практик демократическим стандартам, а идеологи изоляционизма, антизападничества и даже неосталинизма. Когда Александр Проханов заявляет в эфире канала «Россия», что речи государственных деятелей пишутся на языке Изборского клуба, он не слишком преувеличивает.

Реанимация диссидентства не ограничивается невозможностью тех или иных оппозиционеров реализовать свои политические программы. Она подразумевает политизацию практически любого публичного высказывания и создание атмосферы, в которой лишь высказывания определенного типа считаются приемлемыми.