Как выжить на зоне
Левую руку молодого человека перечеркивают два рваных шрама: когда арестовали — пытали, пришлось вскрывать вены. Нацбол, в прошлом активист «Другой России», а ныне координатор «Национал-большевистской платформы», пропагандист запрещенного Марша за федерализацию Сибири Михаил Пулин оставил 3 года и 4 месяца своей жизни за решеткой.
Изолятор «Бутырка», пересыльные тюрьмы, две кировские колонии, одна из которых — концлагерь ИК-17. Тот, кто говорит, что ГУЛага больше нет, либо сознательно лжет, либо его жизнь безмятежна. Если на российских зонах очень плохо, то в Кировской области срок это ад. Причем на фоне полного невмешательства губернатора Никиты Белых. В лагере, где был Пулин, заключенных насиловали и убивали, дрессировали и ломали.
Интервью о том, чего не должно быть, но вовсю процветает, прямо здесь, в нашей стране. Когда нацбол вспоминал пережитое в застенках, притихли активисты, только что вернувшиеся с демонстрации. Двадцатипятилетний Пулин задумчиво усмехался и курил очередную сигарету. Освободившись, он вернулся в протестную политику. В марте его исключили из партии Эдуарда Лимонова как несогласного с поддержкой «Другой Россией» Антимайдана.
Бутырка, профбеседы и спецкорпус
— Нацболов сажали громко и методично, тебя-то как закрывали?
— Изначально я был осужден 29 октября 2009 на 3 года и 6 месяцев колонии общего режима по четырем статьям уголовного кодекса: 213 — «хулиганство», 112 — «телесные повреждения», 115 — «легкий вред здоровью» и 116 — «побои». В 2008 году на Болотной площади Москвы меня и национал-большевиков — Алену Горячеву, Павла Жеребина, Алексея Макарова и Андрея Никитина — напали неизвестные люди, тридцать против пятерых. Потом Центр по противодействию экстремизму и ФСБ воспользовались этой ситуацией, из фактически нашей самообороны сделали уголовное дело, арестовав троих из нас 9 марта 2009-го.
Впоследствии, когда отбывал срок в Кировской ИК-25, меня вывезли на раскрутку по делу об акции нацболов «Ешь бесплатно» в кафе «Елки-палки». В итоге — второй приговор, добавочные 6 месяцев, по статьям 282 — за «участие в экстремистской организации» и 165 — «причинение порчи имуществу». Потом, правда, скинули восемь месяцев по поправкам к УК.
— Отчего в «Бутырке» тебя содержали как опасного преступника на спецкорпусе?
— Я находился на «Воровском продоле». Про это следует рассказать подробней: тюрьма в тюрьме, коридор, состоящий из 13 камер. Хаты небольшие, рассчитанные на четырех человек, все под видеонаблюдением. Место, где администрация не закрывает глаза на то, что «не замечает» в других местах. Большие сложности с налаживанием межкамерной связи и с иными вещами, негласно процветающими на «черных» тюрьмах.
Здесь содержат особо опасных преступников, рецидивистов и воров в законе, но и из нацболов там народ сидел. В свое время сидел бывший руководитель московского отделения НБП Роман Попков. Туда же привозили ныне несправедливо забытых политзаключенных по «Одесскому делу», Александра Смирнова и Игоря Данилова. Сидели журналист Олег Лурье и широко известный начальник «Росимущества» Максим Дудорев. Хватало участников неонацистских группировок, там были парни из «Белых Волков». Здесь особый контингент, в отличие от других корпусов. С сокамерниками интересно общаться.
Кстати, сидел я с таким подарком от администрации: поставлен на профучет как «склонный к дезорганизации»; с ним же отбывал срок в колонии. Большинство нацболов состояли на таком или иных учетах. Например, политэмигрант Алексей Макаров, политзек по «Таганскому делу». Дмитрий Манец, осужденный за захват МИДа, — и он погостил на «воровском продоле» — имел сразу две полосы: «склонный к побегу» и к «дезорганизации».
— Какое впечатление произвели ультраправые? Было уже понятно, что они проиграли свой детский Крестовый поход с ножами?
— В тюрьме на самом деле, я считаю, две национальности, как и две идеологии — кто сидит и кто охраняет или помогает охранять. Из первых, например, либерал Лурье или неонацисты, хотя их идеологию не поддерживаю и поддерживать не буду, — я был с ними в неплохих отношениях. Мы друг друга поддерживали.
Когда возили на продленку в Замоскворецкий суд, я пересекался с небезызвестным Артуром Рыно, напарником Павла Скачевского. Он понял — террором против мигрантов, этнобандитов нельзя добиться политической победы. Между прочим, опыт героической «Народной воли» и Партии социалистов-революционеров подтверждает — путем индивидуального террора не достичь революции. Неонацисты, конечно, понесли жестокие наказания за свои дела, хотя и осознали, что свой Крестовый поход они проиграли.
— Когда ты находился под следствием, тебя допрашивали с пристрастием; есть такая информация. Как именно?
— На меня и моего «подельника» Жеребина оказывали силовое воздействие сотрудники печально известного Центра «Э» и ФСБ. Нас выводили на профилактические беседы и склоняли к негласному сотрудничеству, при этом, как говорится, применяли меры физического и морального воздействия. Происходило все прямо в следственных кабинетах СИЗО, а один оперативник как-то избил меня на продоле. Сотрудники спецслужб поставили условие: соглашаешься сотрудничать — получаешь условно или даже вообще дело закроют; или мы тебе жизнь испортим по полной программе. Вплоть до этапирования на самую беспредельную зону, где меня если не убьют, то изнасилуют или что-то сделают и я не освобожусь. Мы, естественно, стукачами и предателями не стали. Такая позиция сильно усложнила в дальнейшем жизнь. Обещали красную зону — выполнили.
— Когда этап с «Бутырки» тронулся в Кировскую область, не очень территориально с Москвой связанный регион, был шанс сорваться с дальней путевки?
— «Уголовно-исполнительный кодекс» всегда оставляет ФСИН лазейку: жителей Москвы разрешено вывозить в любой регион, а осужденных, как я, по «экстремистским» статьям, тем более. «Экстремистов» этапируют вне зависимости от прописки, исходя «из оперативных соображений». Иллюзий относительно зоны я не питал, хотя товарищу Жеребину повезло: попал по месту прописки в Тульскую область. В «Бутырке» я предполагал, что меня вывезут, как и обещали, на «красные» севера, в Карелию или Киров. Не ошибся. От Москвы до первого кировского лагеря, ИК-25, добирался два месяца, ехал через две пересыльные тюрьмы.
Кировские особенности прописки спецконтингента
— Ад начался уже в Кировской пересыльной тюрьме или в колонии непосредственно?
— Куда я попал, стало понятно еще в кировской тюрьме «Мопра». Потом, находясь на лагере, я читал воспоминания большевика Пятницкого, что отбывал срок в Вятской губернии. Он писал, что, когда «Столыпин» отправлялся из Москвы, арестанты пели и шутили, но все стихали, когда состав подъезжал к Вятке, и настроение менялось в худшую сторону. Так и я быстро прочувствовал разницу, приехав в Киров. В московских тюрьмах отношение ментов к арестантам более или менее лояльное, тюрьмы-то черные, где я был.
Ты только выпрыгиваешь из вагона, как автоматчики с собаками сажают на корточки, в автозак загоняют пинками. В пересыльной тюрьме ждет приемка: строй фсиновцев с дубинками. В камеру брать ничего нельзя, все личные вещи сдаются на хранение в каптерку. Если присядешь на шконку в дневное время суток, под репрессии попадает вся хата. Влетают маски-шоу и бьют дубинками. За межкамерную связь или сотовые телефоны можно уехать в больницу. Есть пресс-хаты, где «активисты» — сотрудничающие с администрацией зеки — выбивают явки с повинной. В Кирове сразу ясно, в какой регион ты попал.
— Как встречает сама зона?
— Первая колония, куда я попал в январе 2010 года, встретила более или менее. В ИК-25, Лесной, по беспределу не избивали, но чтобы попасть в зону, требовалось подписать статью 106 УИК. Я не стремился попасть в воровской мир, жил «обычным мужиком» и не придавал этому значения. В лагере по большому счету было нормально.
Но когда меня вывезли на раскрутку и добавили полгодика, я угодил уже в ИК-17, Омутнинск. Было это 17 ноября 2010 года. Вот там я понял, что такое красная зона. Когда туда едешь, даже в автозаке, в дороге ощущаешь, как арестантов бросает в дрожь. Все рассказанные леденящие истории будут далеки от правды и не отразят всей полноты царящего там ада. Прибытие арестантов начинается с так называемой приемки. Зек, выпрыгнувший с воронка, бежит сквозь строй ментов; его бьют дубинками, чтобы он лег лицом в землю, а за малейшее движение избивают.
— Попытки пройти шагом были? И что происходит потом?
— Да, такие поступки имели место, в том числе и у меня, но попытки быстро заканчивались — сотрудники ФСИН начинают так жестоко бить, что человек падает или бежит быстрее. Администрация с первых минут пребывания осужденного в лагере дает понять: все права, какие только есть, будут нарушаться, а человек задавлен и морально, и физически.
Далее начинается обыск, и процедура проходит не так. как на других зонах. Вещи, которые можно сломать — ломают, юридическую литературу рвут, письма и фотографии сжигаются, предварительно над ними глумятся, топчут. Продолжают избиения, требуют доклад: ФИО, начало и конец срока, статьи, за малейшую ошибку — побои. Плюс подписать отказ от «воровских традиций». За историю ИК отказ не подмахнул один чеченский «вор», остальные подписывали. В середине 2000-х приехал в лагерь «бродяга» по прозвищу Малыш, его на приемке попросту забили до смерти. За бумажку, прямо говоря, совершали насильственные действия сексуального характера. Ни один десяток человек изнасилованы «козлами»: ради получения отказа от «воровских традиций» сотрудники идут на все. Людям с серьезной «крышей», связями послаблений не было. Стоит отметить: администрация взяток не берет, так как зона находится на контроле ФСИН. Договориться за деньги нереально.
— Никому никаких скидок?
— Сидели люди, обладающие на свободе деньгами и связями, в том числе криминальными, влиянием в бизнесе: это не помогало. Отбывали приговор на положении обычных арестантов. Мотал срок экс-депутат от ЛДПР: осужден то ли за педофилию, то ли за изнасилование. И хотя имел «чин» и доходы, находился на положении обиженного. Естественно, всегда реально у какого-то завхоза за банку сгущенки или пачку нормальных сигарет сделать так, чтобы немножко закрывали глаза на что-то. Но полностью отмазаться невозможно. Вот в Кирове судили в том году Навального. Я к Алексею плохо отношусь, но в ту колонию я не пожелаю даже ему попасть. Ну, естественно, посмотрел бы, что бывает не так далеко от всех нас. Как и все, получал бы по рогам. В крайнем случае, есть дорожка завхоза или нарядчика, кто живет лучше. Но от ежедневных четырех проверок ничто не спасет, и от хозработ в карантине.
— Ты говорил, на зоне насилуют, это шваброй или как?
— Да нет, половым членом, по-настоящему, без всяких подручных средств как швабры, дубинки и всего такого. Или проведут членом по лицу, вариант — головой в унитаз. При всех не делают, а где-то за дверями. Никто не видит, но все понимают, что происходит или произошло. За время моей отсидки такое случалось. Кстати, «обиженные» в ИК-17 все-таки едят в столовой отдельно от мужиков, в отличие от некоторых особенно красных зон. По их поводу у администрации строгая установка. Опущенных не берут на «козлячьи» должности. Менты тех, кто осужден по секс-статьям, передают активу загонять в петушатник. Так сложилось в колонии исторически.
— Что ждет тех, кого не опустили, и не убили?
— Следующая порция страданий ждет в карантинном отделении, где запрещено не только курить, но и чай пить, так было, например, с нашим этапом. Народ ходит строем, чуть ли не как кремлевские курсанты. Карантин гоняют носить бревна и на другие тяжелые работы, заставляют маршировать и кричать дебильные лозунги, прославляющие зону, а-ля «Слава доблестной ИК-17!». Все передвижения в режиме бегом. На еду отводится 30-40 секунд в зависимости от «поведения» карантина. Но дальше в лагере положение еще адовее, а про штрафной изолятор и говорить нечего.
— Администрация имела сведения, кто ты, или для них Пулин был очередным зеком? Им было «интересно» пытаться ломать нацбола?
— Конечно, они знали, что я политзек и мою политическую биографию. В принципе, достаточно в «Яндексе» поискать, приложить немного усилий, чтобы понять, кто я есть — нацбол.
Что до ломки. Стоит сказать, что в ИК-17 они такую принципиальную задачу перед собой не ставили. Конечно, были попытки завербовать. Но, наверное, фсиновцы с первых моих бесед с сотрудниками ФСБ на Бутырке сделали вывод, что я стукачом не буду. Ну, оперативники любили подколоть, а в конфликтной ситуации давали понять — я нахожусь под постоянным контролем. Ничего другого и не ожидал. Насколько я знал других политзеков — нам сидеть тяжелее, чем уголовнику. За тобой постоянно спецконтроль, за каждым шагом следят, за любую мелочь, на которую у обычного человека закроют глаза, администрация спросит вдвойне. Такие вот дела.
Омутнинские правила внутреннего распорядка
— Ты на зоне, рядом «козлы», работающие на администрацию ради легкой жизни. И насколько им слаще сидится?
— Есть лагеря, где «козлы» имеют негласное право пользоваться сотовыми телефонами, а сотрудники заносят им алкоголь и наркотики. В Кирове привилегии у «козлов» минимальные: завхозы, бригадиры и дневальные, занявшие место ликвидированного СДП, позволяют себе днем поспать, и еще администрация закроет глаза на их перешитые робы. Никаких других поблажек по большому счету нет, однако они командуют, а другие зеки подчиняются. Вся деятельность в зоне обеспечивается не ментами, а активистами. Они организовывают работу на промзоне и выгоняют людей на плац: нормы УИК и ПВР здесь не действуют. «Козлы» назначают наказания за провинности и штрафные работы, вариант — подметать плац метлой, к которой привязан лом, или другое извращенное издевательство. Избивают за любую мелочь: за незастегнутую пуговицу, не так застланную койку.
— Мобильные телефоны, значит, там «козлам» не полагаются?
— Сотовый появился в зоне всего лишь один раз, и судьба его владельца печальна. Он был завхозом, но как нашли телефон, то сняли с должности и посадили в изолятор, скидок не давали. Как мне известно, там его постигло много несчастий, в результате чего он потерял здоровье. Говорили, что его впоследствии вывезли на ЕПКТ в ИК-6. Зек не выдержал того, что там над ним творили, и попал в больницу, откуда освободился.
— Как живет лагерь в целом?
— Выплыть на зоне невыносимо тяжело. Человек в бараке постигает политику воспитательной работы через бегание с совком. Есть комната воспитательной работы, куда сгоняется барак. Сидит специально обученный дневальный и читает «Правила внутреннего распорядка». Другой натасканный дневальный следит, чтобы никто не закрывал глаза. Если задремлешь, отправляют подметать плац, делать какие-либо другие хозработы или бьют. Пребывание зека в отряде сводится к бесконечным построениям и прослушиванию ПВР, которые транслируются по всей колонии через громкоговорители. С подъема до отбоя тебе сносит голову этими правилами.
Действует принцип — один за всех и все за одного, как коллективное наказание. Если один зек нарушает что-то из ПВР, карают весь отряд. Кто-то опоздал на проверку: барак из 120-140 человек на 40-градусном морозе 6 часов марширует на плацу в казенных кирзовых ботинках, в которых и за пару часов легко отморозить пальцы.
В колонии есть штрафной отряд №6, где жизнь хуже, чем где-либо. Там полный запрет пить чай, курить и иметь личный досуг. Осужденные отряда работают на продленках, сменах по 12 часов. Есть барак СУС, никакого блатного расслабона там нет: кто туда попал, готовит дрова для котельной двуручными пилами, которыми пилили в 20-30 годы прошлого века.
Сидят в колонии до звонка. При мне условно-досрочно уходило от 4 до 6 человек в год. Даже самые конченые «козлы», у которых руки в крови по локоть, а заслуги перед администрацией безмерные, и они далеко не всегда получали такую привилегию.
— На промке чем осужденные занимаются?
— Где я одно время работал, производились пакеты продуктовые, например под водку «Хаски». Есть деревообрабатывающий цех; производство, в принципе, развернуто. Даже скандальный «Кировлес», есть информация, имеет контракты с кировскими зонами. Платят так: как-то я получил зарплату 18 р. 50 копеек. Нормально еще, некоторые и в долгу оставались: вычитается за баланду, вещи и остальное.
— Кстати, как ты в ШИЗО угодил?
— После ментовской провокации, что там распространенное явление и носит формальный повод закрыть в изолятор. Сотрудники пользуются своей агентурой. Подсылают человека: он провоцирует, подкусывает, оскорбляет. Я вот не выдержал и дал таковому экземпляру по голове, и меня сослали в ШИЗО. Ничего хорошего в изоляторе нет: пайка урезанная, местный наворот — баланду проливают через сито, на еду 30 секунд — ее дают обжигающе горячей, передвижения в режиме бегом. Также весь срок ты должен простоять на растяжке; дали 15 суток — все простоишь. Постоянно ходит завхоз ШИЗО-ПКТ. Увидит, что кто-то не обнимает стенку, вызовет смену ментов, которые будут бить дубинками. На полную катушку «играет» ПВР — выносит мозг, через несколько суток начинает ехать крыша.
— Чем еще «доблестная» ИК-17 примечательна?
— Каждый год 9 мая в лагере проводится парад. Я очень удивился! Перед этим дрючат всю зону. Каждый отряд обязан идти строевым шагом, как кремлевские курсанты, с деревянными автоматами и причиндалами, как погоны, сделанными на швейке, и другим идиотским камуфляжем. Все поют во всю глотку строевую песню. Отдельные завхозы, чтобы выслужиться, делают макеты танков из фанеры, которые приводятся в движение ногами заключенных. Я там научился ходить строем не хуже, наверное, чем бацают в какой-нибудь воинской части.
Все отрабатывается с огромным пафосом, как настоящий парад. В зоне стоит трибуна, напоминающая ту, что у Мавзолея, только маленькая, над лагерем висит красный флаг. На трибуне парад принимают начальник ИК, замполит, БиОР, старший кум и приглашенные менты из Омутнинска. Когда колонна проходит мимо них — равнение на трибуну, отдание чести. Такой дурдом разве что еще где-то в Саратове есть. Такая вот старая традиция ИК-17 — как можно сильней загонять человека, лишь бы, матом говорить не буду, чувствовал себя чертовски плохо, подавленным и вымотанным.
— Откуда такие «сотрудники» берутся? И после этого они же в обычном обществе живут…
— Как я понял, пообщавшись с местными, во многом от безысходности. В Омутнинске благодаря Перестройке закрылись, какие были, промышленные предприятия. Молодому человеку после армии приходится или уезжать, или идти охранять в зону, а их в районе четыре. Конечно, во ФСИН часто идут конченые, неудачные человеческие особи, обиженные на мир. Так издеваться над заключенными будет разве что психически нездоровый человек. Если нормальный человек — а такие люди везде есть — приходит в систему, он уйдет рано или поздно, либо тоже станет таким как все. Есть фсиновцы, что уверяют: тюрьма — дом для зеков. На самом деле это не так. Некоторые сотрудники системы ФСИН сами большую часть жизни проводят в колонии. Они те, для которых тюрьма стала единственным воздухом, которым они дышат.
— Хоть для местных сидельцев скидку делают?
— В колонии местных на удивление мало, в основном приезжие из других регионов: на зону собирался контингент со всей России, люди, которым хотят испортить жизнь. Местных максимум пару человек на отряд, и привилегий им не давали. Ну, если только неприменение совсем конкретного, лютого беспредела стоит назвать привилегией.
— Любопытно, чем заканчивались попытки подать жалобы на колонию? Ведь пытались?
— Происходящее на ИК тщательно от всех скрывается. Когда приезжают проверяющие комиссии, на прием к ним попасть очень и очень тяжело, даже нереально. Кто ходит? Ответ: завхозы, бригадиры и особо доверенные лица администрации. Если комиссия заглядывает в барак, ей говорят, что все замечательно, так как понимают — если один пожалуется, будет страдать весь барак, долго и больно. Впрочем, кировские правозащитники в основном состоят из экс-сотрудников ФСИН и МВД. Естественно, они ничего не делают для нормализации режима.
Зекам запрещено писать жалобы на администрацию; если кому-то что расскажешь, это чревато разными карами, вплоть до самого худшего. Жаловаться бесполезно: проверяющий прокурор повязан с администраций, вместе с начальником пьет водку, парится в бане. Конечно, ворон ворону глаз не выклюет. Когда у нас заключенные одного отряда объявили голодовку с забастовкой, на зоне находился прокурор. Так он не только жалобу не принял, но и заявил, что «да вас расстреливать надо», и дал ментам отмашку — делайте с ними, что хотите. Чего тогда ожидать от других надзирающих органов?
— Какова политика либерального губернатора Белых, неужели «не знает»?
— Молчание. Он полностью закрывает на беспредел глаза. Я скажу, не произнося имен: к Белых подъезжал кое-кто от людей, достаточно авторитетных в криминале, с предложением посодействовать, чтобы не было такого беспредела, который там сейчас происходит. Даже предложили «благотворительную помощь». На что Никита молвил, что если нужно скинуть лес, контрактик всегда, пожалуйста, а зонами он не занимается, федеральная структура. Такой вот он.
— Цензура цензурой, но бывают же свидания, где есть шансы рассказать, что творится в ИК. Почему не возник копейский вариант — народный сход родственников у стен зоны?
— Свидания положены раз в два месяца, но многие их не получают по полгода и больше, а кому-то не давали их никогда под надуманными предлогами. Родственники, конечно, были в курсе ситуации в ИК. Но что они могут сделать? Любая жалоба усиливала давление. Зона находится далеко от Большой земли. В отличие от Копейска, где сидели местные, контингент стянут из разных регионов: с Москвы и Питера, Кавказа или Дальнего Востока. Приехать к лагерю большим количеством народа одновременно не представляется возможным.
— Ультраправые попадали в колонию?
— Имелись: кто-то нормально, «порядочными мужиками» сидели, насколько слово «порядочный» в его криминальном смысле вообще применимо к такому лагерю, другие на администрацию работали. «Исправляли» там с Кирова стрейтэйджеров, «Хардлайнцент», убивших бомжа, — куда бы их еще отправили? И «бойца Белого сопротивления» Ярослава, которого этапировали с Татарстана. У него была группа скинхедов, которая по большому счету ничего не сделала: с кем-то некоторая вражда приключилась, а получили обвинение в разбое с присовокуплением статьи 282 УК РФ.
— Как приходится сидеть политзеку в таких условиях? Выжить любой ценой или как?
— Самое главное — не стать сукой, предателем, не сломаться морально и не опуститься физически, не сложить руки после освобождения. Зачем нас сажают? Чтобы мы, выйдя на свободу, прекратили политическую деятельность, сложили оружие, ушли в обывательскую жизнь. Освободившись, бывшим политзаключенным нужно даже еще активней заниматься протестной деятельностью. Это вызов системе, тем, кто тебя посадил. Такое мнение нацбола из Национал-большевистской платформы.
— Что надо сделать, чтобы такой колонии не было больше?
— Уничтожить систему, которая такие колонии создает и позволяет им существовать. ФСИН нуждается в серьезной реконструкции, изменении и переформатировании. Кировская ИК-17, как и саратовская ИК-13, пыточные зоны в Башкирии и т.д. — существуют для ломки спецконтингента. Людей, неугодных властям, отправляют туда испортить жизнь: склонить к сотрудничеству, выбить явки с повинной или отомстить. Если в нашей стране не станет системы, которая руководствуется мотивами мести к определенным людям, не будет подобных зон. Гуманизировать отдельно взятую систему ФСИН не получится: власти, силовые структуры, что обслуживают государство, общество, прогнили настолько, что их реформирование — мертвому припарки. Как переименование милиции в полицию.
— Как прошел твой последний день несвободы?
— Абсолютно нормально. Встав летним утром, на календаре 6 июля 2012 года, я полностью забил болт на все порядки администрации и пошел прощаться по баракам. Не изобьют же в последний день, а если изобьют, то пофиг! Заварил чифирь на барак, раздал свои вещи, вышел на волю. Освобождение — самый великий кайф, который суждено испытать человеку. Это волнительней секса, как парить над землей, лучше ничего нет и не будет… Попрощавшись с ИК-17, я написал про нее статью, которая наделала прилично шума. После этого колонию посетила большая проверка и, насколько мне известно, случились небольшие послабления.
Изолятор «Бутырка», пересыльные тюрьмы, две кировские колонии, одна из которых — концлагерь ИК-17. Тот, кто говорит, что ГУЛага больше нет, либо сознательно лжет, либо его жизнь безмятежна. Если на российских зонах очень плохо, то в Кировской области срок это ад. Причем на фоне полного невмешательства губернатора Никиты Белых. В лагере, где был Пулин, заключенных насиловали и убивали, дрессировали и ломали.
Интервью о том, чего не должно быть, но вовсю процветает, прямо здесь, в нашей стране. Когда нацбол вспоминал пережитое в застенках, притихли активисты, только что вернувшиеся с демонстрации. Двадцатипятилетний Пулин задумчиво усмехался и курил очередную сигарету. Освободившись, он вернулся в протестную политику. В марте его исключили из партии Эдуарда Лимонова как несогласного с поддержкой «Другой Россией» Антимайдана.
Бутырка, профбеседы и спецкорпус
— Нацболов сажали громко и методично, тебя-то как закрывали?
— Изначально я был осужден 29 октября 2009 на 3 года и 6 месяцев колонии общего режима по четырем статьям уголовного кодекса: 213 — «хулиганство», 112 — «телесные повреждения», 115 — «легкий вред здоровью» и 116 — «побои». В 2008 году на Болотной площади Москвы меня и национал-большевиков — Алену Горячеву, Павла Жеребина, Алексея Макарова и Андрея Никитина — напали неизвестные люди, тридцать против пятерых. Потом Центр по противодействию экстремизму и ФСБ воспользовались этой ситуацией, из фактически нашей самообороны сделали уголовное дело, арестовав троих из нас 9 марта 2009-го.
Впоследствии, когда отбывал срок в Кировской ИК-25, меня вывезли на раскрутку по делу об акции нацболов «Ешь бесплатно» в кафе «Елки-палки». В итоге — второй приговор, добавочные 6 месяцев, по статьям 282 — за «участие в экстремистской организации» и 165 — «причинение порчи имуществу». Потом, правда, скинули восемь месяцев по поправкам к УК.
— Отчего в «Бутырке» тебя содержали как опасного преступника на спецкорпусе?
— Я находился на «Воровском продоле». Про это следует рассказать подробней: тюрьма в тюрьме, коридор, состоящий из 13 камер. Хаты небольшие, рассчитанные на четырех человек, все под видеонаблюдением. Место, где администрация не закрывает глаза на то, что «не замечает» в других местах. Большие сложности с налаживанием межкамерной связи и с иными вещами, негласно процветающими на «черных» тюрьмах.
Здесь содержат особо опасных преступников, рецидивистов и воров в законе, но и из нацболов там народ сидел. В свое время сидел бывший руководитель московского отделения НБП Роман Попков. Туда же привозили ныне несправедливо забытых политзаключенных по «Одесскому делу», Александра Смирнова и Игоря Данилова. Сидели журналист Олег Лурье и широко известный начальник «Росимущества» Максим Дудорев. Хватало участников неонацистских группировок, там были парни из «Белых Волков». Здесь особый контингент, в отличие от других корпусов. С сокамерниками интересно общаться.
Кстати, сидел я с таким подарком от администрации: поставлен на профучет как «склонный к дезорганизации»; с ним же отбывал срок в колонии. Большинство нацболов состояли на таком или иных учетах. Например, политэмигрант Алексей Макаров, политзек по «Таганскому делу». Дмитрий Манец, осужденный за захват МИДа, — и он погостил на «воровском продоле» — имел сразу две полосы: «склонный к побегу» и к «дезорганизации».
— Какое впечатление произвели ультраправые? Было уже понятно, что они проиграли свой детский Крестовый поход с ножами?
— В тюрьме на самом деле, я считаю, две национальности, как и две идеологии — кто сидит и кто охраняет или помогает охранять. Из первых, например, либерал Лурье или неонацисты, хотя их идеологию не поддерживаю и поддерживать не буду, — я был с ними в неплохих отношениях. Мы друг друга поддерживали.
Когда возили на продленку в Замоскворецкий суд, я пересекался с небезызвестным Артуром Рыно, напарником Павла Скачевского. Он понял — террором против мигрантов, этнобандитов нельзя добиться политической победы. Между прочим, опыт героической «Народной воли» и Партии социалистов-революционеров подтверждает — путем индивидуального террора не достичь революции. Неонацисты, конечно, понесли жестокие наказания за свои дела, хотя и осознали, что свой Крестовый поход они проиграли.
— Когда ты находился под следствием, тебя допрашивали с пристрастием; есть такая информация. Как именно?
— На меня и моего «подельника» Жеребина оказывали силовое воздействие сотрудники печально известного Центра «Э» и ФСБ. Нас выводили на профилактические беседы и склоняли к негласному сотрудничеству, при этом, как говорится, применяли меры физического и морального воздействия. Происходило все прямо в следственных кабинетах СИЗО, а один оперативник как-то избил меня на продоле. Сотрудники спецслужб поставили условие: соглашаешься сотрудничать — получаешь условно или даже вообще дело закроют; или мы тебе жизнь испортим по полной программе. Вплоть до этапирования на самую беспредельную зону, где меня если не убьют, то изнасилуют или что-то сделают и я не освобожусь. Мы, естественно, стукачами и предателями не стали. Такая позиция сильно усложнила в дальнейшем жизнь. Обещали красную зону — выполнили.
— Когда этап с «Бутырки» тронулся в Кировскую область, не очень территориально с Москвой связанный регион, был шанс сорваться с дальней путевки?
— «Уголовно-исполнительный кодекс» всегда оставляет ФСИН лазейку: жителей Москвы разрешено вывозить в любой регион, а осужденных, как я, по «экстремистским» статьям, тем более. «Экстремистов» этапируют вне зависимости от прописки, исходя «из оперативных соображений». Иллюзий относительно зоны я не питал, хотя товарищу Жеребину повезло: попал по месту прописки в Тульскую область. В «Бутырке» я предполагал, что меня вывезут, как и обещали, на «красные» севера, в Карелию или Киров. Не ошибся. От Москвы до первого кировского лагеря, ИК-25, добирался два месяца, ехал через две пересыльные тюрьмы.
Кировские особенности прописки спецконтингента
— Ад начался уже в Кировской пересыльной тюрьме или в колонии непосредственно?
— Куда я попал, стало понятно еще в кировской тюрьме «Мопра». Потом, находясь на лагере, я читал воспоминания большевика Пятницкого, что отбывал срок в Вятской губернии. Он писал, что, когда «Столыпин» отправлялся из Москвы, арестанты пели и шутили, но все стихали, когда состав подъезжал к Вятке, и настроение менялось в худшую сторону. Так и я быстро прочувствовал разницу, приехав в Киров. В московских тюрьмах отношение ментов к арестантам более или менее лояльное, тюрьмы-то черные, где я был.
Ты только выпрыгиваешь из вагона, как автоматчики с собаками сажают на корточки, в автозак загоняют пинками. В пересыльной тюрьме ждет приемка: строй фсиновцев с дубинками. В камеру брать ничего нельзя, все личные вещи сдаются на хранение в каптерку. Если присядешь на шконку в дневное время суток, под репрессии попадает вся хата. Влетают маски-шоу и бьют дубинками. За межкамерную связь или сотовые телефоны можно уехать в больницу. Есть пресс-хаты, где «активисты» — сотрудничающие с администрацией зеки — выбивают явки с повинной. В Кирове сразу ясно, в какой регион ты попал.
— Как встречает сама зона?
— Первая колония, куда я попал в январе 2010 года, встретила более или менее. В ИК-25, Лесной, по беспределу не избивали, но чтобы попасть в зону, требовалось подписать статью 106 УИК. Я не стремился попасть в воровской мир, жил «обычным мужиком» и не придавал этому значения. В лагере по большому счету было нормально.
Но когда меня вывезли на раскрутку и добавили полгодика, я угодил уже в ИК-17, Омутнинск. Было это 17 ноября 2010 года. Вот там я понял, что такое красная зона. Когда туда едешь, даже в автозаке, в дороге ощущаешь, как арестантов бросает в дрожь. Все рассказанные леденящие истории будут далеки от правды и не отразят всей полноты царящего там ада. Прибытие арестантов начинается с так называемой приемки. Зек, выпрыгнувший с воронка, бежит сквозь строй ментов; его бьют дубинками, чтобы он лег лицом в землю, а за малейшее движение избивают.
— Попытки пройти шагом были? И что происходит потом?
— Да, такие поступки имели место, в том числе и у меня, но попытки быстро заканчивались — сотрудники ФСИН начинают так жестоко бить, что человек падает или бежит быстрее. Администрация с первых минут пребывания осужденного в лагере дает понять: все права, какие только есть, будут нарушаться, а человек задавлен и морально, и физически.
Далее начинается обыск, и процедура проходит не так. как на других зонах. Вещи, которые можно сломать — ломают, юридическую литературу рвут, письма и фотографии сжигаются, предварительно над ними глумятся, топчут. Продолжают избиения, требуют доклад: ФИО, начало и конец срока, статьи, за малейшую ошибку — побои. Плюс подписать отказ от «воровских традиций». За историю ИК отказ не подмахнул один чеченский «вор», остальные подписывали. В середине 2000-х приехал в лагерь «бродяга» по прозвищу Малыш, его на приемке попросту забили до смерти. За бумажку, прямо говоря, совершали насильственные действия сексуального характера. Ни один десяток человек изнасилованы «козлами»: ради получения отказа от «воровских традиций» сотрудники идут на все. Людям с серьезной «крышей», связями послаблений не было. Стоит отметить: администрация взяток не берет, так как зона находится на контроле ФСИН. Договориться за деньги нереально.
— Никому никаких скидок?
— Сидели люди, обладающие на свободе деньгами и связями, в том числе криминальными, влиянием в бизнесе: это не помогало. Отбывали приговор на положении обычных арестантов. Мотал срок экс-депутат от ЛДПР: осужден то ли за педофилию, то ли за изнасилование. И хотя имел «чин» и доходы, находился на положении обиженного. Естественно, всегда реально у какого-то завхоза за банку сгущенки или пачку нормальных сигарет сделать так, чтобы немножко закрывали глаза на что-то. Но полностью отмазаться невозможно. Вот в Кирове судили в том году Навального. Я к Алексею плохо отношусь, но в ту колонию я не пожелаю даже ему попасть. Ну, естественно, посмотрел бы, что бывает не так далеко от всех нас. Как и все, получал бы по рогам. В крайнем случае, есть дорожка завхоза или нарядчика, кто живет лучше. Но от ежедневных четырех проверок ничто не спасет, и от хозработ в карантине.
— Ты говорил, на зоне насилуют, это шваброй или как?
— Да нет, половым членом, по-настоящему, без всяких подручных средств как швабры, дубинки и всего такого. Или проведут членом по лицу, вариант — головой в унитаз. При всех не делают, а где-то за дверями. Никто не видит, но все понимают, что происходит или произошло. За время моей отсидки такое случалось. Кстати, «обиженные» в ИК-17 все-таки едят в столовой отдельно от мужиков, в отличие от некоторых особенно красных зон. По их поводу у администрации строгая установка. Опущенных не берут на «козлячьи» должности. Менты тех, кто осужден по секс-статьям, передают активу загонять в петушатник. Так сложилось в колонии исторически.
— Что ждет тех, кого не опустили, и не убили?
— Следующая порция страданий ждет в карантинном отделении, где запрещено не только курить, но и чай пить, так было, например, с нашим этапом. Народ ходит строем, чуть ли не как кремлевские курсанты. Карантин гоняют носить бревна и на другие тяжелые работы, заставляют маршировать и кричать дебильные лозунги, прославляющие зону, а-ля «Слава доблестной ИК-17!». Все передвижения в режиме бегом. На еду отводится 30-40 секунд в зависимости от «поведения» карантина. Но дальше в лагере положение еще адовее, а про штрафной изолятор и говорить нечего.
— Администрация имела сведения, кто ты, или для них Пулин был очередным зеком? Им было «интересно» пытаться ломать нацбола?
— Конечно, они знали, что я политзек и мою политическую биографию. В принципе, достаточно в «Яндексе» поискать, приложить немного усилий, чтобы понять, кто я есть — нацбол.
Что до ломки. Стоит сказать, что в ИК-17 они такую принципиальную задачу перед собой не ставили. Конечно, были попытки завербовать. Но, наверное, фсиновцы с первых моих бесед с сотрудниками ФСБ на Бутырке сделали вывод, что я стукачом не буду. Ну, оперативники любили подколоть, а в конфликтной ситуации давали понять — я нахожусь под постоянным контролем. Ничего другого и не ожидал. Насколько я знал других политзеков — нам сидеть тяжелее, чем уголовнику. За тобой постоянно спецконтроль, за каждым шагом следят, за любую мелочь, на которую у обычного человека закроют глаза, администрация спросит вдвойне. Такие вот дела.
Омутнинские правила внутреннего распорядка
— Ты на зоне, рядом «козлы», работающие на администрацию ради легкой жизни. И насколько им слаще сидится?
— Есть лагеря, где «козлы» имеют негласное право пользоваться сотовыми телефонами, а сотрудники заносят им алкоголь и наркотики. В Кирове привилегии у «козлов» минимальные: завхозы, бригадиры и дневальные, занявшие место ликвидированного СДП, позволяют себе днем поспать, и еще администрация закроет глаза на их перешитые робы. Никаких других поблажек по большому счету нет, однако они командуют, а другие зеки подчиняются. Вся деятельность в зоне обеспечивается не ментами, а активистами. Они организовывают работу на промзоне и выгоняют людей на плац: нормы УИК и ПВР здесь не действуют. «Козлы» назначают наказания за провинности и штрафные работы, вариант — подметать плац метлой, к которой привязан лом, или другое извращенное издевательство. Избивают за любую мелочь: за незастегнутую пуговицу, не так застланную койку.
— Мобильные телефоны, значит, там «козлам» не полагаются?
— Сотовый появился в зоне всего лишь один раз, и судьба его владельца печальна. Он был завхозом, но как нашли телефон, то сняли с должности и посадили в изолятор, скидок не давали. Как мне известно, там его постигло много несчастий, в результате чего он потерял здоровье. Говорили, что его впоследствии вывезли на ЕПКТ в ИК-6. Зек не выдержал того, что там над ним творили, и попал в больницу, откуда освободился.
— Как живет лагерь в целом?
— Выплыть на зоне невыносимо тяжело. Человек в бараке постигает политику воспитательной работы через бегание с совком. Есть комната воспитательной работы, куда сгоняется барак. Сидит специально обученный дневальный и читает «Правила внутреннего распорядка». Другой натасканный дневальный следит, чтобы никто не закрывал глаза. Если задремлешь, отправляют подметать плац, делать какие-либо другие хозработы или бьют. Пребывание зека в отряде сводится к бесконечным построениям и прослушиванию ПВР, которые транслируются по всей колонии через громкоговорители. С подъема до отбоя тебе сносит голову этими правилами.
Действует принцип — один за всех и все за одного, как коллективное наказание. Если один зек нарушает что-то из ПВР, карают весь отряд. Кто-то опоздал на проверку: барак из 120-140 человек на 40-градусном морозе 6 часов марширует на плацу в казенных кирзовых ботинках, в которых и за пару часов легко отморозить пальцы.
В колонии есть штрафной отряд №6, где жизнь хуже, чем где-либо. Там полный запрет пить чай, курить и иметь личный досуг. Осужденные отряда работают на продленках, сменах по 12 часов. Есть барак СУС, никакого блатного расслабона там нет: кто туда попал, готовит дрова для котельной двуручными пилами, которыми пилили в 20-30 годы прошлого века.
Сидят в колонии до звонка. При мне условно-досрочно уходило от 4 до 6 человек в год. Даже самые конченые «козлы», у которых руки в крови по локоть, а заслуги перед администрацией безмерные, и они далеко не всегда получали такую привилегию.
— На промке чем осужденные занимаются?
— Где я одно время работал, производились пакеты продуктовые, например под водку «Хаски». Есть деревообрабатывающий цех; производство, в принципе, развернуто. Даже скандальный «Кировлес», есть информация, имеет контракты с кировскими зонами. Платят так: как-то я получил зарплату 18 р. 50 копеек. Нормально еще, некоторые и в долгу оставались: вычитается за баланду, вещи и остальное.
— Кстати, как ты в ШИЗО угодил?
— После ментовской провокации, что там распространенное явление и носит формальный повод закрыть в изолятор. Сотрудники пользуются своей агентурой. Подсылают человека: он провоцирует, подкусывает, оскорбляет. Я вот не выдержал и дал таковому экземпляру по голове, и меня сослали в ШИЗО. Ничего хорошего в изоляторе нет: пайка урезанная, местный наворот — баланду проливают через сито, на еду 30 секунд — ее дают обжигающе горячей, передвижения в режиме бегом. Также весь срок ты должен простоять на растяжке; дали 15 суток — все простоишь. Постоянно ходит завхоз ШИЗО-ПКТ. Увидит, что кто-то не обнимает стенку, вызовет смену ментов, которые будут бить дубинками. На полную катушку «играет» ПВР — выносит мозг, через несколько суток начинает ехать крыша.
— Чем еще «доблестная» ИК-17 примечательна?
— Каждый год 9 мая в лагере проводится парад. Я очень удивился! Перед этим дрючат всю зону. Каждый отряд обязан идти строевым шагом, как кремлевские курсанты, с деревянными автоматами и причиндалами, как погоны, сделанными на швейке, и другим идиотским камуфляжем. Все поют во всю глотку строевую песню. Отдельные завхозы, чтобы выслужиться, делают макеты танков из фанеры, которые приводятся в движение ногами заключенных. Я там научился ходить строем не хуже, наверное, чем бацают в какой-нибудь воинской части.
Все отрабатывается с огромным пафосом, как настоящий парад. В зоне стоит трибуна, напоминающая ту, что у Мавзолея, только маленькая, над лагерем висит красный флаг. На трибуне парад принимают начальник ИК, замполит, БиОР, старший кум и приглашенные менты из Омутнинска. Когда колонна проходит мимо них — равнение на трибуну, отдание чести. Такой дурдом разве что еще где-то в Саратове есть. Такая вот старая традиция ИК-17 — как можно сильней загонять человека, лишь бы, матом говорить не буду, чувствовал себя чертовски плохо, подавленным и вымотанным.
— Откуда такие «сотрудники» берутся? И после этого они же в обычном обществе живут…
— Как я понял, пообщавшись с местными, во многом от безысходности. В Омутнинске благодаря Перестройке закрылись, какие были, промышленные предприятия. Молодому человеку после армии приходится или уезжать, или идти охранять в зону, а их в районе четыре. Конечно, во ФСИН часто идут конченые, неудачные человеческие особи, обиженные на мир. Так издеваться над заключенными будет разве что психически нездоровый человек. Если нормальный человек — а такие люди везде есть — приходит в систему, он уйдет рано или поздно, либо тоже станет таким как все. Есть фсиновцы, что уверяют: тюрьма — дом для зеков. На самом деле это не так. Некоторые сотрудники системы ФСИН сами большую часть жизни проводят в колонии. Они те, для которых тюрьма стала единственным воздухом, которым они дышат.
— Хоть для местных сидельцев скидку делают?
— В колонии местных на удивление мало, в основном приезжие из других регионов: на зону собирался контингент со всей России, люди, которым хотят испортить жизнь. Местных максимум пару человек на отряд, и привилегий им не давали. Ну, если только неприменение совсем конкретного, лютого беспредела стоит назвать привилегией.
— Любопытно, чем заканчивались попытки подать жалобы на колонию? Ведь пытались?
— Происходящее на ИК тщательно от всех скрывается. Когда приезжают проверяющие комиссии, на прием к ним попасть очень и очень тяжело, даже нереально. Кто ходит? Ответ: завхозы, бригадиры и особо доверенные лица администрации. Если комиссия заглядывает в барак, ей говорят, что все замечательно, так как понимают — если один пожалуется, будет страдать весь барак, долго и больно. Впрочем, кировские правозащитники в основном состоят из экс-сотрудников ФСИН и МВД. Естественно, они ничего не делают для нормализации режима.
Зекам запрещено писать жалобы на администрацию; если кому-то что расскажешь, это чревато разными карами, вплоть до самого худшего. Жаловаться бесполезно: проверяющий прокурор повязан с администраций, вместе с начальником пьет водку, парится в бане. Конечно, ворон ворону глаз не выклюет. Когда у нас заключенные одного отряда объявили голодовку с забастовкой, на зоне находился прокурор. Так он не только жалобу не принял, но и заявил, что «да вас расстреливать надо», и дал ментам отмашку — делайте с ними, что хотите. Чего тогда ожидать от других надзирающих органов?
— Какова политика либерального губернатора Белых, неужели «не знает»?
— Молчание. Он полностью закрывает на беспредел глаза. Я скажу, не произнося имен: к Белых подъезжал кое-кто от людей, достаточно авторитетных в криминале, с предложением посодействовать, чтобы не было такого беспредела, который там сейчас происходит. Даже предложили «благотворительную помощь». На что Никита молвил, что если нужно скинуть лес, контрактик всегда, пожалуйста, а зонами он не занимается, федеральная структура. Такой вот он.
— Цензура цензурой, но бывают же свидания, где есть шансы рассказать, что творится в ИК. Почему не возник копейский вариант — народный сход родственников у стен зоны?
— Свидания положены раз в два месяца, но многие их не получают по полгода и больше, а кому-то не давали их никогда под надуманными предлогами. Родственники, конечно, были в курсе ситуации в ИК. Но что они могут сделать? Любая жалоба усиливала давление. Зона находится далеко от Большой земли. В отличие от Копейска, где сидели местные, контингент стянут из разных регионов: с Москвы и Питера, Кавказа или Дальнего Востока. Приехать к лагерю большим количеством народа одновременно не представляется возможным.
— Ультраправые попадали в колонию?
— Имелись: кто-то нормально, «порядочными мужиками» сидели, насколько слово «порядочный» в его криминальном смысле вообще применимо к такому лагерю, другие на администрацию работали. «Исправляли» там с Кирова стрейтэйджеров, «Хардлайнцент», убивших бомжа, — куда бы их еще отправили? И «бойца Белого сопротивления» Ярослава, которого этапировали с Татарстана. У него была группа скинхедов, которая по большому счету ничего не сделала: с кем-то некоторая вражда приключилась, а получили обвинение в разбое с присовокуплением статьи 282 УК РФ.
— Как приходится сидеть политзеку в таких условиях? Выжить любой ценой или как?
— Самое главное — не стать сукой, предателем, не сломаться морально и не опуститься физически, не сложить руки после освобождения. Зачем нас сажают? Чтобы мы, выйдя на свободу, прекратили политическую деятельность, сложили оружие, ушли в обывательскую жизнь. Освободившись, бывшим политзаключенным нужно даже еще активней заниматься протестной деятельностью. Это вызов системе, тем, кто тебя посадил. Такое мнение нацбола из Национал-большевистской платформы.
— Что надо сделать, чтобы такой колонии не было больше?
— Уничтожить систему, которая такие колонии создает и позволяет им существовать. ФСИН нуждается в серьезной реконструкции, изменении и переформатировании. Кировская ИК-17, как и саратовская ИК-13, пыточные зоны в Башкирии и т.д. — существуют для ломки спецконтингента. Людей, неугодных властям, отправляют туда испортить жизнь: склонить к сотрудничеству, выбить явки с повинной или отомстить. Если в нашей стране не станет системы, которая руководствуется мотивами мести к определенным людям, не будет подобных зон. Гуманизировать отдельно взятую систему ФСИН не получится: власти, силовые структуры, что обслуживают государство, общество, прогнили настолько, что их реформирование — мертвому припарки. Как переименование милиции в полицию.
— Как прошел твой последний день несвободы?
— Абсолютно нормально. Встав летним утром, на календаре 6 июля 2012 года, я полностью забил болт на все порядки администрации и пошел прощаться по баракам. Не изобьют же в последний день, а если изобьют, то пофиг! Заварил чифирь на барак, раздал свои вещи, вышел на волю. Освобождение — самый великий кайф, который суждено испытать человеку. Это волнительней секса, как парить над землей, лучше ничего нет и не будет… Попрощавшись с ИК-17, я написал про нее статью, которая наделала прилично шума. После этого колонию посетила большая проверка и, насколько мне известно, случились небольшие послабления.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
+1
мне честно все — это интересно — но кто насрал в лифте?
- ↓
0
стань работягой а не кипеши из себя не бог весь что!!!
- ↓
+5
К сожалению, верю парню этому.
- ↓
+1
Зачем ратовать за развал России?.. Получили своё.
- ↓
