Страшная правда о российских тюрьмах

Мы живем в мире гаджетов и космических технологий. Мы работаем над созданием лекарства от рака и СПИДа. А в это время рядом с нами иная реальность. Люди живут в подвалах и работают, как рабы. Умирают от болезней, которые лечили еще в Средневековье. Корчатся от боли под пытками. Не хотите ли заглянуть в это Зазеркалье?

Совет по правам человека при президенте и общественно-наблюдательные комиссии появились в свое время именно для этого, чтобы находить такие страшные места и рассказывать о них. Иногда достаточно придать зверства огласке, чтобы они прекратились. Но всегда ли?
Обо всем этом — беседа с членом СПЧ и ОНК Москвы Андреем БАБУШКИНЫМ. Он тот самый человек, который посетил самые забытые богом тюрьмы. Он единственный публично и демонстративно здоровается с «опущенными» за руку, чтобы изменить дикие традиции тюремной субкультуры.

Про тюрьмы-темницы и загубленных узников
— Андрей Владимирович, вы, как общественный контролер, много «лихих» мест повидали. Где сегодня в России страшнее всего?
Смотря что иметь в виду под словом «страшнее». Плохие материально-бытовые условия — это одно, а жестокое обращение и эксплуатация — другое. Я бы использовал термин «регионы или учреждения с высоким индексом неблагополучия». Например, Мордовия с ее вечными переработками или Саратовская область с систематическими жалобами на жестокое обращение.
Справка
И есть учреждения, которые отличаются от других массовыми нарушениями. Например, из нескольких десятков учреждений Свердловской области таких «аномальных зон» всего 4: колония №5 Нижнего Тагила, лечебно-исправительное учреждение №51 того же Нижнего Тагила, ИК №62 Ивделя, СИЗО №1 Свердловска.
В Краснодарском крае на фоне учреждений, где особых зверств вроде бы не происходит, аномальным местом является СИЗО №1 Краснодара. Во Владимирской области это колонии №3 и 7. В Челябинской области — СИЗО №3 и ИК №1. Именно в этой колонии Копейска сотрудники насмерть забили 4 осужденных, а потом сами превратились в сидельцев (были осуждены).
— Да, тогда все говорили: это отличный урок всем тюремщикам-извергам.
— Однако урок оказался очень быстро забыт: буквально через пару лет в соседней ИК №6 вспыхнул бунт осужденных, доведенных до отчаяния рабским трудом. А потом на члена челябинской ОНК Оксану Труфанову ГУФСИН подал в суд за то, что нынешние условия труда в ИК №1 она назвала рабскими.
— Вас самого что больше всего потрясло?
— Представьте себе, захожу я с проверкой в СИЗО №3 Челябинска, а там — целый подземный этаж. В камерах, потолок которых находится ниже уровня земли, содержатся десятки человек. Я потребовал этот зиндан (тюрьма-темница. — Авт.) незамедлительно ликвидировать. Прихожу туда с новой проверкой через полтора года: снова вижу тот же подземный этаж. Надеюсь, что сейчас подземные этажи челябинских СИЗО наконец-то закрыты.
Другой пример — смерти тяжелобольных заключенных, которых на свободе можно было бы спасти. Увы, речь идет не о каком-то конкретном Иванове, Ахмедове или Джонсоне, а примерно о полутора тысячах заключенных в год.
— 1500 человек?! Вы не ошиблись?
— Да, все верно. У всех этих заключенных — заболевания, которые неизбежно приведут к смерти, если не оказать медицинскую помощь. На свободе они смогли бы сами вылечиться, но в условиях тюрьмы… Иногда эти люди осуждены за какую-нибудь ерунду. И как зачастую бывает: администрация исправительной колонии представляет осужденного в суд к освобождению по болезни. Но суд отказывает. Проходит месяц, другой, третий… и человек умирает.
— Хотя бы один судья, фактически обрекший человека на смерть, наказан?
— Я таких случаев, увы, не знаю.
— У вас наверняка много вопросов к тюремной медицине…
— Очень много. Почему при росте стоимости лекарств последние 3 года сокращается финансирование на их приобретение? Почему в некоторых московских СИЗО, например №4 и 6, приходится неделями ждать вывоза в больницы? Почему больных не информируют о том, чем их лечат? Почему в медкартах появляются подчас записи о такой медицинской помощи, которую человек на самом деле не получал?
Но я должен сказать и о другом: несмотря на тяжелые условия, в которых работает тюремная медицина, последние 7 лет в СИЗО Москвы продолжает снижаться смертность. Но что происходит в регионах?
— А там тюремные медики, видимо, научились лечить СПИД. Может быть, вы слышали «чудо»-историю арестанта по фамилии Чекалин?
— У Андрея Чекалина, согласно документам центра СПИДа, еще до ареста была 4-я стадия этого заболевания. Но медработники Тверского УФСИН через год нашли у него только 3-ю, которая не подпадает под постановление правительства и не дает права на освобождение. Мы были в колонии, где Чекалин отбывает наказание. Там действительно хорошие и добросовестные медики. Но в больнице, куда его направили на обследование, медицинская комиссия ухитрилась дать заключение о его состоянии здоровья… до получения данных анализа крови!

Робин Гуды среди воров в законе
— Сленг, наколки, «понятия» — почему все это не кануло в прошлое даже в Москве?
— Чем больше произвола и беззакония в тюремной системе, тем крепче стоит на ногах тюремная субкультура. И ее диковатые правила кажутся оправданными в глазах сотен тысяч нынешних и бывших сидельцев. Искоренить тюремную субкультуру нереально. Но можно сделать так, чтобы она носила характер формальный и ритуальный, воспринималась как некая дань традиции, а не дорожная карта жизни в тюрьме. Это, кстати, как раз одна из задач правозащитников, которые такие места посещают.
— Верно, что воры в законе воспринимают общественных наблюдателей как конкурентов?
— Не думаю. Если это такие воры, у которых сложились неформальные контакты с администрацией на почве совместного крышевания, наркотрафика, то им общественные наблюдатели как кость в горле.
Если же эти воры сами негативно относятся к наркотической заразе, к тюремному беспределу, то они — потенциальные союзники и общественного контроля, и самой системы исполнения наказания. Я вообще против того, чтобы упрощать. Кто такой вор в законе? Если это человек, который говорит: мне западло работать, вы все лохи, а ваши страдания и беды — мой бизнес, — это одна ситуация. Если же он в детстве слушал не те рассказы, возомнил себя некоей помесью Робин Гуда и Дата Туташхиа на современный манер, то это совсем другое. С такими людьми надо работать.
— Как лично у вас с ними отношения складываются? Просил ли кто-то из «авторитетов» вас о помощи хоть раз?
— Мне совершенно безразлично, кем является тот, кто к нам обратился, — криминальным «авторитетом» или обычным сидельцем. Важно другое: нарушены ли его права, есть ли в таком нарушении его собственная вина.
Самые разные люди, которых принято называть «авторитетами», обращались ко мне по самым разным вопросам — от оказания медицинской помощи до возвращения незаконно изъятого российского паспорта. Я помогал. Потом, бывало, мне говорили: «Кому ты помогаешь, твоя репутация от этого пострадает!» Но я убежден, что если человек стал жертвой беззакония, то вначале надо восстановить справедливость, а уже потом выяснять, плох он сам или хорош.
Я думаю, что для судей и пенитенциарных сотрудников очень важно не поддаться очарованию правового нигилизма и не выдумывать двойные стандарты: мол, этот — криминальный «авторитет», и закон в отношении него будет работать как–то по-особому, а не так, как правильно.
— Некоторые зоны в России называют наркоманскими. Там не только колются, но и варят на продажу для воли. Неужели нет способа это остановить?
— Чтобы на зоне варили на продажу для воли, с такой экзотикой я никогда не сталкивался. А вот в зоны наркотики поступают по самым различным каналам — через коррумпированных сотрудников, неумных родственников, через перебросы. Что делать? Надо предоставить право начальнику управления ФСИН в отдельных СИЗО и колониях вводить обязательное ежедневное освидетельствование осужденных из группы риска. Нашли в крови алкоголь или наркотики — ходатайствовать о продлении срока наказания.
Люди 22-го сорта
— Отношение к гомосексуалистам за решеткой очень жестокое. Недавно в одном из московских СИЗО одного из них до полусмерти избили сокамерники…
— Традиция советской и российской тюрьмы — относиться к людям не только нетрадиционной сексуальной ориентации, но и также пережившим сексуальное насилие как к людям даже не второго, а двадцать второго сорта. Знаете, какое самое страшное наказание в тюрьме?
— «Опустить» человека?
— Да, совершить или хотя бы имитировать сексуальное насилие. Ситуация осложняется тем, что среди этой категории заключенных — много людей психически нездоровых, сломленных, которые нуждаются в морально-психологической поддержке, а не в дальнейшем опускании.
— И как эту дикую тюремную традицию искоренить?
— Бороться с нею надо методами из арсенала культурного, а не административного воздействия. Можно, как это делается в «красных» зонах, насильно заставить всех есть из одной миски, да еще и одной ложкой. Всех — это «опущенных» и сторонников тюремных традиций. Но ничего хорошего это не даст.
Победить это явление можно путем влияния на саму тюремную субкультуру. То есть донести до всех арестантов, что человека надо оценивать за то, как он мыслит и что делает, а не за его сексуальную ориентацию.
Ну а я лично, когда прихожу в камеру, зная о том, что кто–то является опущенным, то, как правило, публично и демонстративно здороваюсь с этим человеком за руку.
— Еще хуже складывается судьба трансвеститов. В московских СИЗО есть люди, которые не закончили операцию по перемене пола. Неужели нельзя давать им отсрочку исполнения наказания? Ведь специальных тюрем для таких нет.
— Все зависит от тяжести преступления. Если будущий мужчина или будущая женщина в драке отняли мобильник, надо идти по пути условного осуждения или наказаний, не связанных с лишением свободы. В случае же преступления, повлекшего особо опасные или необратимые последствия, отпускать таких нельзя. Завершению операции по изменению пола себе преступник может предпочесть изменить пол свидетелю или потерпевшему.

«Следователь в СИЗО как у себя на даче»
— Что вы скажете по поводу взаимодействия сотрудников СИЗО и следователей? Заключенные жалуются, что после угроз со стороны последних условия содержания ухудшаются.
— После дела Сергея Магнитского ФСИН предпринял меры, чтобы следователи перестали приходить в СИЗО как на собственную дачу. Однако этих мер оказалось недостаточно. Особенно часто жалобы на то, что следователи буквально рулят СИЗО, поступают из «Матросской Тишины», изолятора №5 и «Лефортово».
Следователь пригрозит обвиняемому, что если он не будет сговорчив, его переведут в плохую камеру, и глядишь — уже вечером заключенный справляет новоселье в сырой и душной каморке. Или следователь вызывает в следственный кабинет СИЗО обвиняемого без адвоката и устраивает там провокацию.
Так, например, было в изоляторе №5 с обвиняемым Андреем Черняковым (бывший районный депутат, который обвиняется в том, что вымогал у торговцев на рынке 900 рублей). Следователь за несколько дней до того, как у Чернякова истекал срок содержания под стражей, снова вызвал его, а затем выскочил из следственного кабинета с воплем, что заключенный его якобы ударил. Около дверей кабинета совершенно случайно, как рояль в кустах, оказались заключенные из отряда хозобслуги и ответственный работник изолятора. Теперь Черняков обвиняется еще и по ст. 318 УК РФ («Применение насилия в отношении представителя власти»).
Подобные чудеса стали бы невозможны, если бы одной из задач оперативных аппаратов СИЗО стало выявление случаев оказания неправомерного воздействия со стороны следствия в отношении обвиняемых. Сегодняшняя вседозволенность следователей в отношении сидельцев часто провоцирует их на то, чтобы взять под стражу человека именно в расчете на то, что в СИЗО его доведут до нужной кондиции и он признается в чем угодно.
Ну а у сотрудников следствия в Кодексе профессиональной этики должно быть прописано, что давление на заключенного через администрацию СИЗО запрещается. Что это билет на выход, после которого бывший старший следователь займет почетную должность младшего подсобного рабочего на стройке.
— Были случаи, когда заключенных прятали от общественников?
— Да, но редко. Такие случаи имели место в Москве, Московской, Челябинской и Свердловской областях. Например, в Свердловской в одной из колоний представителям общественности заявили: «Осужденные не хотят с вами встречаться». Это была ложь. Правозащитники пошли в суд и выиграли дело.
В СИЗО №2 Москвы члены ОНК очень долго не могли встретиться с обвиняемым Джапаровым Ю.М. (племянником бывшего мэра Махачкалы), которого почему-то держали в блоке для пожизненно осужденных, к которым он не имел никакого отношения. Когда же мы встретились с Юсупом, то убедились, что количество нарушений в отношении его зашкаливало.
— Какой смысл в общественном контроле, если ОНК не гарантирует каждому, кто им пожалуется, защиту? Жалобщиков переселяют в худшие камеры, сажают в ШИЗО…
— Это тоже практика, слава богу, достаточно редкая. Регионов, где заключенных преследуют за контакты с членами ОНК, мне известно всего 8. Среди них есть Свердловская область, где двое членов ОНК даже были вынуждены объявить голодовку в знак протеста против того, что обратившегося к ним заключенного подвергли преследованию.
В свое время в Уголовном кодексе РСФСР была такая статья — преследование за критику. В прошлом году Совет по правам человека при Президенте РФ выступил за то, чтобы ее восстановить. В подобных случаях эта статья как раз и пригодится.
Чтобы повысить степень защищенности тех, кто обращается в ОНК с критикой администрации учреждений, мы применяем так называемый Реестр безопасности. Ведем список тех, на кого мы обращаем особое внимание. Кстати, такой реестр изобрели в Челябинске — уполномоченный по правам человека Алексей Севастьянов и члены ОНК.
ФСИН России, как мне кажется, прикладывает значительные усилия к исправлению ситуации. Однако система очень инерционна. Так, еще 2 года назад директор службы издал указание: если к осужденным применены физическая сила или спецсредства без применения видеорегистратора, то сотрудник заведомо не прав. Однако недавно в одном регионе были избиты люди — и никаких видеозаписей не было. Важно, чтобы в УИС поняли: новые требования не дань моде. Все это надолго и всерьез.
Когда судья «на подхвате»
— Почему все-таки СИЗО наполнены теми, кто вполне мог бы быть под подпиской?
— Поводов два. Во-первых, закон не запрещает брать под стражу за разную ерунду. Во-вторых, наличие у людей регистрации в другом регионе или гражданства другого государства следствие и суд воспринимают как доказательство того, что человек обязательно скроется. Как говорится, у него же есть ноги!
Ну а реальные причины несколько иные. Большинство следователей дилемме между правами человека и собственной карьерой отдают предпочтение карьере и не хотят рисковать — а вдруг этот опаснейший похититель куртки стоимостью 1200 рэ украдет еще и банку сгущенки? К тому же содержание в СИЗО — прекрасный способ «убедить» виновного (а также невиновного) пересмотреть свою позицию и вспомнить, что, мол, так и есть: не только куртку украл, но еще пакетик героина продал.
— Как часты случаи, когда судьи продлевают аресты автоматически?
— Чаще, чем прокуроры до 2002 года, когда был принят ныне действующий УПК РФ. Судам бы озаботиться вопросом: а не заявляет ли следствие ходатайство о продлении меры пресечения по тем же основаниям, что и в прошлый и позапрошлый разы. Однако подобные мелочи суду почему-то не интересны.
— Много ли арестантов не видели следователя по нескольку месяцев?
— Каждый десятый. При этом чем выше уровень следственного органа, тем больше нарушений он допускает. Много претензий высказывается к Следственному департаменту МВД РФ. А следователи уровнем пониже приходят к выводу: если уж на том уровне допускают нарушения, то и нам можно.
— Много вы встречали заключенных, которые ждут приговора по нескольку лет?
— После того как законодатель дополнил УПК РФ нормой об ответственности за нарушение права заключенных на рассмотрение дела в разумный срок, таких случаев стало меньше. Однако они есть. Один находится под стражей уже 5 лет. Правда, суд дважды возвращал дело в отношении его на доследование, а само оно насчитывает 150 томов. Однако 5 лет, согласитесь, все-таки перебор.
— Отсюда переполненность СИЗО…
— В Московской области есть СИЗО, где на 1 койку приходится больше 2 человек. При этом койки расположены в 3 яруса.
— И вот еще не могу не спросить про содействие судов следователям.
— Суды предпочитают играть на их стороне. Даже если устанавливается неправомерность действий следователя, то частное определение в его адрес, как правило, не выносится.
Суды жаждут уважения и независимости. Но независимость начинается не с того, что судью за его проделки невозможно привлечь ни к какой мыслимой или немыслимой ответственности — даже привлечь за то, что помочился в песочницу на детской площадке, а с того, что судья научится не быть на подхвате у следователя или прокурора.
Остановим жестоких наркополицейских
— Однажды вы рассказали нам, что в отделах наркополиции приковывали задержанных на ночь наручниками, пытали дубинками. Эта практика продолжается?
— После публикации «МК» об этих нарушениях произошел существенный сдвиг в лучшую сторону. Однако клетки в отделах наркополиции до сих пор не демонтированы (их быть не должно). Жалоб на жестокое обращение ФСКН стало меньше, но они все равно продолжают поступать.
Пока эту проблему не заметит руководство ФСКН России и Генпрокуратуры России, все улучшения будут носить временный характер.
— А вообще как много нарушений совершают в ФСКН?
— В большинстве посещенных мною регионов подразделения ФСКН — лидеры по количеству жалоб. Видов нарушений очень много: от содержания голодных и избитых людей в отделах ФСКН до использования в качестве понятых одних и тех же наркоманов, которые кочуют из дела в дело.
Стиль работы этой службы должен быть изменен, иначе из борца с наркобизнесом она превращается в борца с неумными подростками, вовлеченными в наркооборот, и мнимыми наркодилерами, чуть ли не треть которых — люди, имевшие несчастье одолжить деньги наркоманам, которых те подставили, выдав за распространителей наркотиков.
— Насколько правы те, кто говорит о возвращении карательной медицины? Я имею в виду не тюрьмы, а гражданские больницы.
— Это, слава богу, не так. Хотя попытки признать явно здорового человека психически больным постоянно предпринимаются. Один из ярких примеров — дело майора Игоря Матвеева. Он в свое время разоблачил должностных лиц, кормивших солдат собачьими консервами. Матвеева привезли по постановлению военного суда Владивостока в Москву с одной целью: уж очень хотелось поиздеваться над человеком, которого так и не удалось сломать.
— Есть еще примеры?
— Депутат Калужской областной думы Татьяна Котляр много лет занималась защитой прав человека, в том числе и иностранцев. Она столкнулась с тем, что, не имея регистрации, иностранные граждане не могут подать заявление о приеме в гражданство России.
Тогда она сделала то, за что, по моему мнению, наша страна должна была дать ей медаль: без копейки денег зарегистрировала несколько сотен этих людей у себя дома. Однако Родина ее действий не оценила. Против нее было возбуждено уголовное дело.
Так как доказательств ее виновности не было, следствие решило спасти дело, выставив Татьяну Михайловну умалишенной. А мне стало не по себе: в следственные органы проникли люди, которые убеждены, что доброе дело просто так, бесплатно сделать нельзя. А если сделал, то ты либо хитрый аферист, либо психбольной.
— Какие нарушения прав наиболее часты в полицейских ИВС?
— Плохо фиксируются телесные повреждения у задержанных при их поступлении сюда. Прогулочные дворы имеют такое накрытие, через которое невозможно дышать свежим воздухом. И вот в регионах я обнаруживал ИВС, в камерах которых не было окон вообще. Правда, мне пообещали в этом году такие полицейские изоляторы закрыть.
— В редакцию пишут сотни людей, которые уверяют, что полицейские их бьют и пытают. И при задержании, и уже в самом «обезьяннике». Вот объясните — почему мы не можем от этого ужаса никак уйти?
— Потому что в правоохранительных органах трудится много людей низкого профессионального уровня, для которых пытка — единственный способ получить нужную им информацию. Чем ниже уровень следователя, тем выше соблазн выбить показания.
— Почему несчастным, за которых заступается СПЧ, зачастую легче не становится? Если уж вы не можете им помочь, то кто?!
— Виновато в том числе законодательство, не регламентирующее права членов СПЧ. Необходимо изменить саму тональность законодательства об общественном контроле. Из бедных родственников и просителей общественники должны превратиться в тех, кто имеет право вносить требования, предостережения и представления.
— Почему вообще рекомендации членов СПЧ не выполняются?
— Все-таки чаще всего выполняются. А вообще, по моему мнению, необходимо предусмотреть административную ответственность за игнорирование рекомендаций СПЧ. Надо также придать членам СПЧ статус субъектов общественного контроля и сделать встречи их с Президентом РФ более частыми.
— И вот еще вопрос вдогонку — может ли СПЧ тогда просить за каждого бедолагу перед президентом?
— А почему нет?