Человек-невидимка

В списках не значится — оказывается, такая история может быть не только в кино. В приюте для бомжей корреспондент Дина Карпицкая нашла старика, очень образованного и начитанного человека, знающего несколько языков, — Евгения Лаврентьевича Гурченко.

И хотя он прожил долгую жизнь (сейчас ему 90), воевал, по его словам в Великой Отечественной, о ней не осталось ни единого следа ни в паспортных столах, ни в ветеранских организациях, ни даже в институте, где он якобы работал много лет профессором. Все, что есть у старика-невидимки, — его воспоминания и рассказы.
… Серые казенные стены. Приторный запах тушеной капусты из столовой смешивается с едким химическим запахом хлорки: только что помыли пол. Со всех сторон люди, кто как может, ковыляют на обед. Кто без руки (отморозил), кто без ноги. Многие — на инвалидных колясках. Общаются между собой здешние обитатели исключительно на старом добром русском мате. Да и на лицах у них следы нелегкой жизни на улице и хронического алкоголизма в анамнезе. Они смотрят на меня с нескрываемым любопытством. Помимо их взглядов со всех сторон давит ощущение безысходности и убогости. Оно и понятно: это ведь не санаторий, а социальный приют для бездомных.
И вот появляется тот, ради которого я приехала сюда. Хотя «появляется» — громкое слово. Евгения Лаврентьевича аккуратно везут на инвалидной коляске. 90-летний старик уже почти не встает. Однако солидный возраст отнюдь не мешает дедушке галантно взять мою руку и, по-джентльменски целуя ее, произнести:
— Скажите, милая барышня, какой сегодня день?
Отвечаю, что 10 марта, вторник.
— Спасибо большое, у меня сегодня чудесный день. Ко мне пришли вы…
Евгений Лаврентьевич в приюте уже год. Поступил сюда без единого документа. Он не алкоголик — это сразу видно — и никогда не жил на улице. Он рассказывает, что является профессором, ученым, ветераном Великой Отечественной войны, имеет ордена и медали… Все это известно только лишь с его слов. Ни одного документа, ни одной фотографии у него не осталось. Но по тому, как он говорит, что знает, о чем рассуждает, — все это очень похоже на правду.
Единственный человек, кто его навещает, — житель Подмосковья Артур. Он регулярно встречался с Евгением Лаврентьевичем на технических выставках все последние годы.
— Я технарь, правда, уже на пенсии, — рассказывает Артур Артемович. — Но регулярно хожу на выставки, интересуюсь новинками техники. Вот на подобном мероприятии лет пять назад я и познакомился с Евгением Лаврентьевичем. Он человек общительный, разговорились. Но я, честно признаться, никогда не спрашивал у него, где и как он живет. Общались в основном на профессиональные темы. А когда его стали выселять из съемной квартиры, он мне позвонил, попросил помощи. Чем мог, я ему помог. Теперь вот регулярно навещаю его в приюте. Он тут сильно сдал, уже и не ходит. А еще совсем недавно он был бодр. Хотя за ним здесь хороший уход. Медицинский персонал отзывчивый и внимательный.

* * *
— Представьте себе, я 1925 года рождения, — начинает свой рассказ Гурченко. — Родился и вырос в Одессе, в школе был отличником. Когда началась война, мне было 16. На фронт попал в конце 42-го года, прошел ускоренное обучение, стал летчиком. Ребята в нашей эскадрильи были ой какие! Сорвиголовы. Летали на «Яке», легендарной машине войны. Самолет по современным меркам, конечно, так себе. Но когда я только пришел служить, его модернизировали, поставили новый мощный двигатель. До этого «Яки», можно сказать, ползали по небу.
Евгений Лаврентьевич говорит, что война — это страшное дело. И он бы все отдал, чтобы никогда ее не было.
— Не хочется даже вспоминать о том времени, о том, сколько жизней я погубил, — вздыхает ветеран. — Ну, сбил я семь немецких самолетов, но радоваться тут нечему…
Зато он с удовольствием рассказывает о том, как спасал из окружения летчиков легендарной эскадрильи «Нормандия–Неман» (французский истребительный авиационный полк, воевавший во время Второй мировой войны против Германии в 1943–1945 годах).
— Их базу в районе реки Северский Донец разгромили немецкие танки. Я оказался там, выполняя боевое задание: должен был доставить документы. Приземлился на их лесном аэродроме ночью. Включил освещение только на подлете к аэродрому. А так пришлось всю дорогу лететь вслепую, иначе невозможно было бы проскочить мимо немцев. Стал собираться обратно — предложил вывезти кого-то из французов в безопасное место. Но «Як-7» — одноместный. Лететь со мной решился один из «нормандцев» — кажется, его звали Эжен Божоли. Он стоял прямо на крыле, держась за стропы. Так и долетели до тыла…
Евгений Лаврентьевич утверждает, что за этот подвиг ему был вручен орден Почетного Легиона из рук самого Шарля де Голля. Но не во время войны, а много позже, в 66-м году в Киеве (французский руководитель действительно был в Киеве в рамках своего официального визита в СССР в 1966 году).
* * *
После войны Евгений Лаврентьевич стал строгим вегетарианцем. Является им и до сих пор. Артур прекрасно это знает, поэтому из гостинцев принес Гурченко пару пирожков с картошкой, которые Евгений Лаврентьевич съел мгновенно, чай из термоса и настойку таежных трав — все это тоже было выпито залпом. Потом достал несколько бананов и яблок.
— О! Яблоки, бананы! — старик радуется как ребенок. — А можно я их спрячу и буду смаковать потом? Мне здесь так не хватает клетчатки…
— Что, не дают овощей-фруктов? — спрашиваю я.
— Дают, но очень мало. Я же vegeterian, много лет состоял в Вегетарианском обществе в Москве. Понимаете, это не просто отказ от пищи животного происхождения. Это образ жизни, мыслей…
Гурченко долго объясняет суть своих жизненных принципов. Переходит то на французский, то на английский, то на латынь. Его речь часто прерывается удушающим кашлем, который сильно терзает старика.
— Я никогда не обращался, не задумывался о постоянном жилье, — вздыхает он. — Подолгу жил на служебных квартирах. Во время одного из переездов — мне уже лет под 60 было — потерял паспорт. Восстановить пытался, но это оказалось очень сложно, надо было запрашивать кучу документов на Украине. А мне все некогда было.
— А как вы оказались в Москве?
— Да как все. Москва же столица, город, куда все стремились. Я приехал в Москву с Украины в 1949 году. Поступил в Московский энергетический институт. Закончил радиотехнический факультет и остался работать на кафедре, занимался темой «Квазистационарные процессы слабых токов». Работал в институте до 1969 года. Потом уволился. Из ведомственной квартиры пришлось уйти.
В то время Евгений Лаврентьевич переехал жить к своей гражданской жене. Прожил с ней, как говорит, долго и счастливо, вот только сожалеет, что детей своих так ему Бог и не дал.
Беды посыпались на Гурченко после смерти жены. Ее сын, законный владелец жилплощади по наследству, выгнал старика на улицу. Пенсию Евгений Лаврентьевич никогда не оформлял — собирался работать, пока жив. Прописки и жилья у него нет ни в одном городе России.
Последние 10 лет Гурченко жил на съемной квартире. Мир не без добрых людей: эту квартиру сняла для него и оплачивала давняя знакомая, постоянно проживающая в Германии. Когда-то она владела магазином эксклюзивной одежды в центре Москвы, потом бизнес продала и уехала на ПМЖ в Европу. Деньги передавала через новых владельцев магазина.
— Я лично эту женщину никогда не видел, потому что работаю здесь всего пять лет, а она уехала на пару лет раньше, — рассказывает сотрудник магазина Илья. — Но деньги передавал от нее владельцу квартиры на ул. Будайская, где поселился Евгений Лаврентьевич, регулярно. Но в последний год из Европы перестали поступать переводы. То ли знакомая эта разорилась, то ли еще что-то произошло, не знаю. Какое-то время мы, работники магазина, уже сами скидывались и платили за жилье. Тем более что хозяин квартиры не драл три шкуры, плату брал скромную. Никого у Евгения Лаврентьевича нет в Москве — как его на улице оставить? Он очень интеллигентный, образованный и начитанный человек. Мы все его знали и скидывались деньгами на жилье и на еду, так как пенсию он никогда не получал. Потом хозяину самому квартира понадобилась, и он перестал ее сдавать. Мы пытались найти Евгению Лаврентьевичу другое жилье, уже даже договорились о квартире в Подмосковье. Но потом не сложилось…
Поначалу бездомного пенсионера поместили в больницу. А затем перевели в социальный приют для бездомных. Там он и находится по сей день.
— А документы вы ему не пробовали помочь восстановить? Ведь если он действительно ветеран, то ему положены жилье и пенсия? — спрашиваю я Илью.
— Знаете, пару лет назад мне позвонили из окружного ФМС, попросили приехать. Там у них сидел Евгений Лаврентьевич. Он, оказывается, уже дошел до самого высокого там начальника, просил восстановить ему паспорт. Сотрудница мне объяснила, что они в замешательстве и абсолютно не знают, что делать. Потому что ни в одной базе данных человека по имени Гурченко Евгений Лаврентьевич нет! Они подняли даже архивы СССР — ничего. В итоге даже справку ему дать не смогли.

* * *
Из всех документов у Гурченко осталась только визитка. На ней написано «Курченко Евгений Лаврентьевич» (буква «К» черным маркером исправлена на «Г» — хозяин карточки утверждает, что ошиблись в типографии), доктор технических наук, профессор МЭИ.
Ничего не дали и запросы в институт: «Архив МЭИ сообщает, что сведений о его работе и учебе в институте нет», — написано в ответе, который подготовили по запросу в течение трех дней. Архив вуза оцифрован не полностью. Институт старый, существует с 1930 года, и документов скопилось за 90 лет великое множество. Чтобы найти данные, надо пересмотреть не одну полку бумаг. На это может уйти не один месяц. В архиве пообещали пересмотреть все еще раз, не спеша и тщательно.
Не знают Гурченко и в Совете ветеранов Ростокино.
— Закон о ветеранах вступил в силу только в 1965 году, а до этого никто их не выделял среди других граждан, — говорит председатель Совета ветеранов района Ростокино Соколов Андрей Александрович. — И удостоверения участников ВОВ стали с этого времени только выдавать, появились льготы, бесплатные квартиры… Если у него нет никаких доказательств того, что он был участником военных действий, то вам надо обращаться в военный архив в Подольске. Там хранятся все данные. Хотя я знаю, что во время войны огромное количество томов архивов было утеряно. Сами понимаете, не до этого было.
То есть если Евгений Лаврентьевич никогда никуда не обращался и удостоверения не получал, то о нем в ветеранских организациях могли и не знать. Остается надежда на то, что Гурченко найдут в списках получавших ордена Французского легиона. Мы отправили во Францию соответствующий запрос. Естественно, запрос ушел и в подольский архив. Ответа пока нет. Будем ждать. Сотрудники социального приюта в свою очередь отправили запрос в посольство Украины. Ответа нет уже год…
* * *
— Старичье ничье, — это выражение Евгений Лаврентьевич очень любит повторять. — Я же никогда и не думал, что окажусь в таком вот затруднительном положении. Был уверен, что если не свое жилье, то хотя бы какое-то пристанище мне должны были предоставить… Но я на жизнь не жалуюсь. Ведь знаете, как сказал великий Моцарт: «Жизнь — это улыбка, даже когда по щекам текут слезы».
По щекам старика в этот момент текли настоящие слезы. Но он старался улыбаться. Единственное, о чем мечтает Евгений Лаврентьевич, — это увидеться со своей родной младшей сестрой. Она, по его словам, живет на Украине, в Харькове. И адрес он ее помнит наизусть:
— Проспект Гагарина, дом 44… Сестру мою зовут Эмма Лаврентьевна. Она, между прочим, врач-эндокринолог. Вот кто меня бы сейчас вылечил, а то кашель замучил и глаз почти не видит. А меня здесь врачевать совсем некому…
— Я попробую ее найти, — обещаю я, — что передать?
(Забегая вперед, скажу, что в квартире по этому адресу телефон хронически не отвечает.)
— Передайте, что я уже потерял всякую надежду встретиться с ней. Плачу каждый день. Скажите, что я ни в коем случае не жить к ней намерен приехать. Мне бы только побывать на могилках отца и матери в Жихарях. Я даже поворот могу показать. Отец мой — Гурченко Лаврентий Парфентьевич. А у мамы очень красивая девичья фамилия — Дедухова, а звали ее Анна Ефимовна. Мне бы только одним глазком…
Слезы и кашель душили старика. Продолжать беседу он больше не мог. Пришла медсестра, чтобы увезти его обратно в палату.
— Артурчик, не забывай меня, — сказал он на прощанье моему спутнику. — Ты единственная нить Ариадны, которая связывает меня с миром. Прощайте, милая барышня. Спасибо, что пришли. Но все хорошее всегда кончается. С'est la vie (такова жизнь — фр.)!
Оставшиеся от угощения яблоки, всего-то пару штук, он вез в свою палату как настоящее сокровище. Мне же хотелось поскорее выйти из этого насквозь пропахшего хлоркой, тушеной капустой, безысходностью и отчаянием коридора. За окном светило весеннее солнце…
* * *
Война закончилась вот уже 70 лет назад. А многие ее загадки и тайны так до сих пор и не разгаданы. Не разобраны еще архивы, не опознаны останки и братские могилы, время от времени еще взрываются заржавевшие мины в местах былых сражений… Евгений Лаврентьевич — такой же вот непонятно откуда взявшийся, нигде не прописанный и никем не учтенный отголосок.