Родственники погибших над Синаем: как жить с этой болью?
40 дней прошло со времени гибели 224 человек в авиакатастрофе A321 над Синайским полуостровом. Психологи утверждают, что для родственников погибших это и есть та самая точка отсчета, после которой наступает период полного осознания, что близких людей уже не вернуть. И с этим придется учиться жить заново.
«Когда мы узнали, что в Египте разбился российский лайнер, то в голове словно по щелчку пронеслись вспышки нашей трагедии, которая произошла в 2006 году, когда самолет разбился под Донецком. Включили телевизор. А там камеры оператора выхватывают лица людей в аэропорту, их глаза, тогда еще полные надежды. А вдруг… Мы смотрели и вспоминали. Свои первые минуты жизни после трагедии, часы, дни, месяцы...». Так описывают свои эмоции люди, которые потеряли своих родных в авиакатастрофе, произошедшей 9 лет назад. Именно они протянули руку помощи тем, кто все эти 40 дней нуждался в поддержке.
Что переживают люди, которые потеряли родных в авиакатастрофах, как скоро утихнет боль, кому не по силам будет справиться с утратой близкого человека — в этом материале.
На протяжении 40 дней мы держали связь с родственниками погибших в теракте.
Одни охотно шли на контакт. Другие держали боль в себе, вежливо отказывались от любых разговоров. Третьи и вовсе будто закрылись в панцире и не подпускали к своей беде лишних людей.
Но боль потери не отпускала никого.
Те, кому удалось быстро опознать своих близких и похоронить, выдохнули.
Но большинство тел визуальному опознанию не поддавалось. Родным этих погибших пришлось ждать результатов экспертизы ДНК.
— Сначала нам говорили, что ДНК-экспертизы продлятся неделю. Затем сроки продлили до 2 недель, а потом наступила тишина, — рассказывают те, кто не дождался 31 октября рейса из Шарм-эль-Шейха. — Нам никто не звонил, ни о чем не оповещал. От безысходности мы обивали пороги морга, просили показать еще раз тела погибших. Смотрели. Не узнавали. Уходили. На следующий день, как на работу, приходили снова. У нас был телефон следователя. Один на всех. В какой-то момент там перестали поднимать трубку. Если кому-то удавалось дозвониться, слышали: «Перезвоните позже». Обрывали «горячую линию». Нервы были на пределе. Собирались идти на митинг к Следственному комитету, чтобы нам отдали тела родных. Было страшно, что не успеем до 40 дней предать земле близких людей.
Успели. Но не все.
Результаты экспертизы ДНК родственникам погибших начали выдавать на прошлой неделе. В порядке общей очереди. Первыми в списке стояли петербуржцы. Затем — жители регионов.
— Если люди знали, что тело их родственников отдадут 8 декабря, то заранее договаривались с кладбищем о похоронах на 9-е число, — рассказывают пострадавшие. — Никто не хотел хоронить своих по истечении 40 дней. Все надеялись… А вот как жить после 40 дней — мы не знаем. Говорят, легче станет через год. Это правда?..
«Прохождение визуального опознания в морге многим нанесло серьезные психологические травмы»
«Прерванный полет» — региональная благотворительная общественная организация оказания помощи пострадавшим при авиакатастрофах. Ее создали родственники погибших в авиакатастрофе, которая случилась в 2006 году. Тогда под Донецком потерпел крушении самолет Анапа — Петербург.
Алексей Штейнварг
Алексей и Марина Штейнварг в тот день потеряли двух дочерей и родителей Марины.
Сейчас в семье трое детей, младшей — 4 года.
«Жить дальше возможно. Только сначала будет очень трудно», — говорят супруги.
Зачем дальше жить — они не понимали долго. Пока не решили помогать другим.
— Знаете, почему мы взялись помогать людям, которые потеряли близких в авиакатастрофах? Потому что поняли, что помочь другим пережить такую трагедию могут лишь те, кто сам однажды оказался в такой же ситуации. Когда произошла наша катастрофа, мы не понимали, что делать, куда бежать. В какой-то момент у нас возникли проблемы с компенсациями, мы должны были вести борьбу, судиться. В одиночку справиться с навалившимися проблемами оказалось не по силам. И тогда мы объединились, создали организацию, оформили ее юридически.
— Вы тоже столкнулись с проблемами выдачи компенсаций?
— У нас практически все компенсации были выданы по решению судов.
— Сейчас родственникам погибших должны выдать по 2 млн рублей за каждого погибшего. Какие суммы обещали вам?
— В 2006 году наша компенсация составляла 12 тысяч рублей — такая сумма была прописана в Воздушном кодексе. И только в конце 2006 года, после всех наших судов, бесконечных писем, жалоб, Воздушный кодекс был существенно изменен. Можно считать, что благодаря нам теперь компенсация семьям погибших составляет 2 млн рублей.
— В итоге вы-то получили по 2 млн рублей?
— У нас и по миллиону никто не получил.
— Сколько же вам выплатили помимо 12 тысяч рублей?
— 300 тысяч рублей нам выплатила авиакомпания. 100 тысяч мы получили от федерального правительства, 100 — от города.
— Это то, что удалось выбить по суду?
— Суды касались только компенсации за моральный вред. Также были отдельные суды, которые касались страховки. Но по страховым выплатам нам все суды отказали.
— Сколько длились ваши суды?
— Суды со страховками длились года три. За моральную компенсацию мы бились в течение года.
— У родственников жертв теракта над Синайским полуостровом тоже возникли серьезные проблемы с выплатами компенсаций. Судя по всему, 2 млн получат не все.
— Все мы живем и понимаем, что смерть неизбежна. Морально мы к этому готовы. Это естественное течение жизни. Но, когда происходит сбой системы — катастрофы, теракты, гибнут дети, — к такому внезапному развитию событий человек не может подготовиться. Никто заранее не страхуется. Отсюда возникают ситуации — не успели зарегистрировать брак, записать детей, оформить наследство, оставить завещание. Человек так устроен, что не подкрепляет каждый свой шаг бумагой. Никому просто в голову не приходит. Поэтому сейчас у тех, кто потерял близких в теракте, возникло прилично проблем. Их придется долго разруливать. В том числе и в суде.
— Вам удалось объединить все семьи погибших в авиакатастрофе над Донецком?
— Есть те, кто вообще не хочет об этом вспоминать, ворошить прошлое, соответственно, не желает с нами контактировать. Это их право. Например, у нас нет совсем никакой информации про несколько семей. Где они, что с ними, как живут — нам так и не удалось это выяснить. Никаких данных о себе они не оставили. Люди закрылись от этой трагедии. Но большинство семей в той или иной степени общаются между собой. Кто-то раз в год, кто-то раз в неделю, по-разному.
— В 2010 году вы открыли центр психологической помощи?
— Спустя 4 года после нашей трагедии родственники погибших продолжали обивать пороги судов, многие не могли прийти в себя — им требовалась особенная психологическая помощь. Поэтому и возникла потребность в таком центре. Наши психологи помогают именно тем, кто потерял близких в катастрофе. После того как случилась трагедия в Египте, тоже многим из «наших» потребовалась помощь специалистов. Дело в том, что мы любую катастрофу, связанную с крушением лайнера, воспринимаем как свою. Вот упал А-321, а у нас перед глазами вмиг пронеслась наша история. Для нас — это очередной удар. Дежа вю. Мы будто переживали все заново. Смотрели на людей, которые приехали в «Пулково» в первые часы после трагедии, затем видели процедуры опознания, поиски, ожидания, результаты экспертизы, похороны, 40 дней… Читали истории погибших. И тут же в памяти всплывали наши судьбы. Хотя прошло уже 9 лет. Мы вспомнили все, будто перенеслись в прошлое, будто это сейчас с нами происходит. Память избирательна. Самые жуткие моменты жизни она не выбросила из головы. Запомните, подобное происходит со всеми, кто потерял в катастрофе близких людей.
— Вы общаетесь с теми людьми, которых коснулся теракт над Синайским полуостровом?
— Общаемся, стараемся помочь им.
— Вы объясняете им, что время лечит?
— Еще тогда, в 2006 году, мы с женой четко поняли: время не лечит. Лечат дети и забота о других людях.
— После крушения А-321 в соцсетях активизировались мошенники. Появились непонятные фонды для сбора средств.
— Изначально, к сожалению, никаких расчетных счетов для сбора средств в помощь пострадавшим для этого рейса не было. Это понятно, люди находились в растерянности. Хотя сотни людей готовы были материально поддержать родственников погибших. Вот тогда и стали появляться в соцсетях мошенники, которые пытались наживаться на горе других. Мы и другие неравнодушные люди связывались с администрацией соцсетей, просили их закрыть сомнительные странички.
— Куда могут пойти собранные деньги?
— Я могу сказать, куда пошли средства, которые мы собрали 9 лет назад. Деньги ушли на строительство и содержание мемориала в Донецке и часовни. До последнего времени мы поддерживали состояние нашего мемориала, его обслуживание, и уход был на плечах нашей общественной организации. Государство не может дать то, что дает наша организация. Но сейчас отношения с Украиной испортились. К мемориалу в Сухой балке Донецкой области теперь невозможно попасть. Уже на 9-ю годовщину мы не смогли добраться до места катастрофы. Так же мы тратили деньги на общие дела, постепенно, разумно.
— Алексей, люди, которые пережили авиакатастрофу в 2006 году, уже вернулись к нормальной жизни?
— У всех жизнь сложилась по-разному. Среди нас есть такие, кто так и не смог справиться с горем, переболеть трагедию. Пережить такое помогают рожденные дети, появившиеся у некоторых после катастрофы. Наша жизнь после катастрофы прилично изменилась. А сознание перевернулось с ног на голову после 40 дней. С этого момента началась точка отсчета новой жизни.
— Экспертиза ДНК останков жертв теракта длилась почти месяц? В вашей ситуации вы тоже долго ждали результатов?
— Полностью экспертиза ДНК для наших родственников закончилась дней через 50. Нам результаты пришли на 35-й день. Похоронили на 40-й. Процесс ожидания экспертизы — один из тяжелейших моментов трагедии. Каждый день мы звонили в следственные органы, мучили их вопросами, пытались выяснить, ну когда наконец все закончится. Но в нашем случае визуально опознали гораздо больше тел. Вот только потом начались неприятности. Опознали, да не своих. Снова начались суды. Но уже дело касалось перезахоронения.
— Кто-то отказывался от визуального опознания, положившись только на экспертизу ДНК?
— Лично мне важно было опознать визуально, увидеть своими глазами родного человека. Поверить, что его больше нет. Экспертиза ДНК — ненормальная ситуация. Неестественная. Миновать визуальное опознание, каким бы тяжелым оно ни было, нельзя было. Хотя многим именно эта процедура нанесла тяжелые психологические травмы.
«Я просмотрел все 170 тел погибших, но своих не нашел»
Георгий Ефименко потерял в катастрофе под Донецком сына, невестку и внука. Первое время после похорон близких мужчина как-то держался. Потом на него накатила такая тоска, что он забросил работу.
Спасло то, что Георгий — активист. Оставшись один, он собрал близких людей остальных погибших. Нашел их номера телефонов, верил, что вместе людям легче переживать горе. Ефименко полностью погрузился в общественную работу. Он даже не думал, что сможет когда-нибудь создать новую семью. Но вышло так, что в 2008 году у него родилась дочка.
Георгий Ефименко
— В тот день, когда произошла катастрофа над Синайским полуостровом, я отправился с дочерью в Эрмитаж, — начал Георгий Ефименко. — Вдруг мне позвонил сын, рассказал о трагедии. На меня тут же нахлынули старые воспоминания. Будто вернулся на 9 лет назад. Позвонил своим знакомым, которые, как и я, потеряли близких в 2006 году. Все рыдали в трубку. Вспомнили свою трагедию. Я тогда понял, что не могу оставаться безучастным к ситуации. Тут же свернул экскурсионную программу и отправился с товарищем в гостиницу, куда привозили родственников погибших. Зашел в холл отеля и обомлел — обстановка была такая же, как тогда с нами. Даже запах стоял такой, какой был 9 лет назад. Один к одному. Меня поразило и то, насколько похожи были эти семьи на наши. Видимо, беда делает людей одинаковыми, стирает индивидуальные различия. Помню, мой взгляд замер на одной семье из трех человек, они сидели в сторонке. Как же они мне напомнили одну из наших семей, даже внешне. Просто копия. И замерли в таких же позах. Картинка вернулась. Первые три-четыре часа я находился среди родственников погибших, мы помогали следователям составлять списки родственников, оставляли телефоны нашей организации людям, чтобы они могли обращаться к нам за психологической, юридической помощью, моральной поддержкой. Батюшку тоже позвали, многим помогает в такие моменты разговор со священнослужителем.
— Поведение людей, которые потеряли близких в теракте, отличалось от вашего поведения тогда, в 2006 году?
— Все происходило одинаково. Люди первые часы не понимали, что происходит. К тому же им постоянно поступали звонки от родственников, они ловили каждое слово журналистов — вот прошла информация, что самолет видели над Турцией, затем кто-то бросил, что среди пассажиров есть выжившие. В 2006 году первые 2–3 часа была точно такая же ситуация. Все верили, что произошла ошибка. Официальной информации не поступало долго. И когда пришло подтверждение, что лайнер разбился, все равно никто до конца не поверил. Всем хотелось верить в лучшее.
— К психологам много людей обращалось?
— Психологи МЧС, которые работают на катастрофах, заточены помочь людям пережить именно первые дни трагедии. Обращаются к ним далеко не все. Но, если психологи видят, что человек начинает кричать, истерить, они сразу находят нужные слова, успокаивают людей.
— Почему так затянулся процесс опознания в этот раз? Только сейчас начали выдавать результаты экспертизы ДНК.
— Визуально в этой авиакатастрофе смогли опознать лишь 58 человек. Потом началась генетическая экспертиза. Но при взятии образцов ДНК возникли серьезные проблемы. Не у всех погибших остались ближайшие родственники — родители и дети. Хорошо, если остался брат или сестра, а если только племянники? По ДНК племянников сложно вычислить результат, это занимает больше времени. Поэтому затянулось само опознание. Сейчас вроде всех, кого могли, опознали.
— Ходили слухи, что некоторые родственники погибших отказывались проходить визуальную процедуру опознания, поскольку не хватало моральных сил.
— Я не слышал об этом. Но куда им деваться? Без визуального опознания тело не выдавали. В 2006 году у нас были люди, которые не смогли пройти процедуру опознания. Они просто не могли переступить порог морга. Например, среди таких была мама, которая отправила роковым рейсом одну дочку. Свое место уступила ребенку с обострением астмы, которому надо было срочно вылететь. Дочери сказала: «Я прилечу следующим рейсом, через 40 минут».
— Если целого тела не сохранилось, как тогда быть?
— Я слышал, что на этот раз следователи сами отделили визуально узнаваемые тела от тех, которые невозможно было опознать. И сами идентифицировали тела по фотографиям, по анкетным данным. Соответственно, родственников погибших уже подводили конкретно к одному телу, а не ко всем. В 2006 году сложилась другая ситуация. Нам показывали абсолютно все тела погибших. Помню, как я сидел со следователем и на мониторе просматривал все 170 тел. Своих визуально не опознал. Я даже не представлял, что таким образом кого-то можно опознать. Наверное, я бы мог опознать внука по одежде. На нем был костюмчик в клеточку. Маленький кусочек ткани сохранился. Помню, мне на фотографии показали обгорелое тельце и этот костюмчик. Смотрю, а на экране пуговицы 2 см в диаметре, тогда когда эта пуговичка в реальной жизни была всего полсантиметра. Так же монитор компьютера выдал увеличенную клетку на костюме. Я тогда запутался и не смог опознать визуально внука. После генетической экспертизы выяснилось, что это был мой внук. Также после процедуры ДНК мне показали тела сына и невестки. Визуально я бы их не опознал ни за что. Как это ни цинично звучит, но нужно иметь очень богатую фантазию, чтобы в полностью обгоревших телах узнать своих детей. Не поверите, я понял, что это они, по их позам.
— Ошибки при опознании случаются часто?
— В 2006 году в момент процесса опознания у людей началась паника: «Вдруг никого не найдем, никто нам не достанется, поэтому надо брать любых, а то хоронить будет некого». При опознании некоторые родственники жертв даже не присматривались к телам, а просто говорили: «Наш» — и забирали тело. После того как мы на руки получили экспертизы ДНК, поняли, что перезахоранивать придется не одного и не двух людей. Еще возникали неприятные инциденты с захоронениями. Мать похоронила дочь. Спустя время ей звонят из Следственного комитета: «Мы нашли еще один фрагмент ноги вашей дочери». Выслали ей. Мать подзахоронила. Через какое-то время женщине снова звонок — нашли фрагмент руки. Мы тогда отправили коллективное письмо следователю с просьбой, чтобы все оставшиеся останки жертв авиакатастрофы утилизировали, так как родственники всех уже похоронили. Думаю, за прошедшие годы следователи учли все ошибки прошлых лет и подобного больше не повторится.
«В первые годы после трагедии умерло много тех, кто не смог справиться с горем»
— Георгий, как у вас был решен вопрос с компенсациями?
— Страховка на каждого нашего погибшего составляла 12 тысяч рублей. 100 тысяч рублей выдели из регионального бюджета, 100 тысяч — из федерального. Авиакомпания выплатили нам по 300 тысяч рублей за погибшего. Причем поначалу с нас брали подоходный налог со словами: «Вы же получили доход, с него положено вычесть налог». При этом мы подписывали бумагу: «Претензий к авиакомпании не имеем». Но после наших жалоб налог и расписки отменили. В итоге мы получили по 512 тысяч за каждого погибшего.
— Похороны оплачивали?
— На каждого погибшего в нашем случае было выделено по 70 тысяч рублей на похороны. На эту сумму мы заказывали венки, транспорт, оградки, камни. Я хоронил своих на сельском кладбище, рядом с моим деревенским домом. Доплатил всего 5 тысяч рублей. Те, кто хоронил на городских погостах, доплачивали по 10–15 рублей. Но это уже мелочи.
— Родственники погибших в авиакатастрофе под Донецком еще пробовали выбить компенсацию с авиакомпании за моральный вред?
— С авиакомпанией мы судились долго. Как-никак 170 погибших. Но эти суды ничего не дали. В постановлении судья указала, что авиакомпания добровольно покрыла моральный вред и в связи с тем, что «родственников много, а компания одна, ее нельзя финансово нагружать». Суд принял сторону авиакомпании. Но тем не менее после наших судов родственникам погибших в других авиакатастрофах уже выплачивали по 2 млн рублей.
— Сейчас возникает много неприятных ситуаций, связанных с дележкой компенсации между родственниками. Вам удалось избежать этих проблем?
— У нас был лишь один случай, когда деньги за погибшую дочь пришел получать папаша, который девочку в глаза не видел. Он претендовал на половину денежных средств. Но ему не позволили это сделать. Сейчас никак не могут разрешить денежные вопросы бабушки и дедушки, которым положена компенсация за детей, но не за внуков. Также в этой катастрофе погибли семьи, у которых не осталось ни родителей, ни детей. В таком случае компенсация не положена никому. Братья и сестры под определение ближайших родственников не подпадают.
— Среди тех, кто не дождался своих родных в 2006 году, есть те, кто не справился с горем?
— Первые годы после трагедии были черными для многих семей. За это время умерло много людей, которых затронула наша трагедия. Причем это были совсем молодые, здоровые мужчины и женщины. Например, у одного мужчины в той авиакатастрофе погибла вся семья. Он страшно горевал. А через полтора года скончался от тоски. Другого быстро скрутил рак. У людей обострились хронические заболевания на нервной почве. Хорошо помню одну семью, которая похоронила сына. На годовщину трагедии отец поехал в Донецк один, без жены. Доехал до Украины и в поезде узнал, что скончалась его супруга. Он даже не вышел с вокзала, купил обратный билет и отправился обратно, хоронить жену. Не справилась она с навалившимся горем.
— Ваш мемориал находится на территории Донецка. Кто-то следит за ним?
— В Донецке живет семья, у которой в той авиакатастрофе погибли племянники. Эти люди ухаживали за мемориалом 8 лет. В прошлом году им удалось несколько раз добраться до памятника. С началом боевых действий они уже не могли туда попасть. Говорят, вокруг все заминировано, рядом с мемориалом летают снаряды. Там ведь рядом Горловка, Славянск.
— Оглядываясь назад, вы можете сказать, когда людям, которые похоронили близких, станет легче?
— Насколько я знаю, к этим 40 дням своих родных успели похоронить далеко не все. Остальные еще ждут своей очереди. Пока люди не предали земле близкого человека, говорить о спокойствии не приходится. А когда им станет легче? У каждого человека свой временной порог. Легче не станет точно, но боль притупляется. Тяжелее всего придется тем, кто потерял всех. В нашей катастрофе был один мужчина, у которого погибли жена, дети. Недавно я с ними разговорился, стали вспоминать. Я рассказал, что часто пересматриваю фотографии сына, невестки, внука. И знаете, что он на это ответил? «А я свои фотографии потихонечку уничтожаю. Мне некому их оставить. Один раз вышел на помойку и увидел там чей-то семейный альбом. Я не хочу, чтобы фотографии моих любимых людей тоже оказались на помойке. А оставить их некому».
Когда готовился текст, от родственников погибших в авиакатастрофе над Синайским полуостровом пришла информация: «То, чего все боялись, — случилось. Нашли не всех. Не знаем, как теперь близкие, которым не удалось похоронить своих, будут жить...»
«Когда мы узнали, что в Египте разбился российский лайнер, то в голове словно по щелчку пронеслись вспышки нашей трагедии, которая произошла в 2006 году, когда самолет разбился под Донецком. Включили телевизор. А там камеры оператора выхватывают лица людей в аэропорту, их глаза, тогда еще полные надежды. А вдруг… Мы смотрели и вспоминали. Свои первые минуты жизни после трагедии, часы, дни, месяцы...». Так описывают свои эмоции люди, которые потеряли своих родных в авиакатастрофе, произошедшей 9 лет назад. Именно они протянули руку помощи тем, кто все эти 40 дней нуждался в поддержке.
Что переживают люди, которые потеряли родных в авиакатастрофах, как скоро утихнет боль, кому не по силам будет справиться с утратой близкого человека — в этом материале.
На протяжении 40 дней мы держали связь с родственниками погибших в теракте.
Одни охотно шли на контакт. Другие держали боль в себе, вежливо отказывались от любых разговоров. Третьи и вовсе будто закрылись в панцире и не подпускали к своей беде лишних людей.
Но боль потери не отпускала никого.
Те, кому удалось быстро опознать своих близких и похоронить, выдохнули.
Но большинство тел визуальному опознанию не поддавалось. Родным этих погибших пришлось ждать результатов экспертизы ДНК.
— Сначала нам говорили, что ДНК-экспертизы продлятся неделю. Затем сроки продлили до 2 недель, а потом наступила тишина, — рассказывают те, кто не дождался 31 октября рейса из Шарм-эль-Шейха. — Нам никто не звонил, ни о чем не оповещал. От безысходности мы обивали пороги морга, просили показать еще раз тела погибших. Смотрели. Не узнавали. Уходили. На следующий день, как на работу, приходили снова. У нас был телефон следователя. Один на всех. В какой-то момент там перестали поднимать трубку. Если кому-то удавалось дозвониться, слышали: «Перезвоните позже». Обрывали «горячую линию». Нервы были на пределе. Собирались идти на митинг к Следственному комитету, чтобы нам отдали тела родных. Было страшно, что не успеем до 40 дней предать земле близких людей.
Успели. Но не все.
Результаты экспертизы ДНК родственникам погибших начали выдавать на прошлой неделе. В порядке общей очереди. Первыми в списке стояли петербуржцы. Затем — жители регионов.
— Если люди знали, что тело их родственников отдадут 8 декабря, то заранее договаривались с кладбищем о похоронах на 9-е число, — рассказывают пострадавшие. — Никто не хотел хоронить своих по истечении 40 дней. Все надеялись… А вот как жить после 40 дней — мы не знаем. Говорят, легче станет через год. Это правда?..
«Прохождение визуального опознания в морге многим нанесло серьезные психологические травмы»
«Прерванный полет» — региональная благотворительная общественная организация оказания помощи пострадавшим при авиакатастрофах. Ее создали родственники погибших в авиакатастрофе, которая случилась в 2006 году. Тогда под Донецком потерпел крушении самолет Анапа — Петербург.
Алексей Штейнварг
Алексей и Марина Штейнварг в тот день потеряли двух дочерей и родителей Марины.
Сейчас в семье трое детей, младшей — 4 года.
«Жить дальше возможно. Только сначала будет очень трудно», — говорят супруги.
Зачем дальше жить — они не понимали долго. Пока не решили помогать другим.
— Знаете, почему мы взялись помогать людям, которые потеряли близких в авиакатастрофах? Потому что поняли, что помочь другим пережить такую трагедию могут лишь те, кто сам однажды оказался в такой же ситуации. Когда произошла наша катастрофа, мы не понимали, что делать, куда бежать. В какой-то момент у нас возникли проблемы с компенсациями, мы должны были вести борьбу, судиться. В одиночку справиться с навалившимися проблемами оказалось не по силам. И тогда мы объединились, создали организацию, оформили ее юридически.
— Вы тоже столкнулись с проблемами выдачи компенсаций?
— У нас практически все компенсации были выданы по решению судов.
— Сейчас родственникам погибших должны выдать по 2 млн рублей за каждого погибшего. Какие суммы обещали вам?
— В 2006 году наша компенсация составляла 12 тысяч рублей — такая сумма была прописана в Воздушном кодексе. И только в конце 2006 года, после всех наших судов, бесконечных писем, жалоб, Воздушный кодекс был существенно изменен. Можно считать, что благодаря нам теперь компенсация семьям погибших составляет 2 млн рублей.
— В итоге вы-то получили по 2 млн рублей?
— У нас и по миллиону никто не получил.
— Сколько же вам выплатили помимо 12 тысяч рублей?
— 300 тысяч рублей нам выплатила авиакомпания. 100 тысяч мы получили от федерального правительства, 100 — от города.
— Это то, что удалось выбить по суду?
— Суды касались только компенсации за моральный вред. Также были отдельные суды, которые касались страховки. Но по страховым выплатам нам все суды отказали.
— Сколько длились ваши суды?
— Суды со страховками длились года три. За моральную компенсацию мы бились в течение года.
— У родственников жертв теракта над Синайским полуостровом тоже возникли серьезные проблемы с выплатами компенсаций. Судя по всему, 2 млн получат не все.
— Все мы живем и понимаем, что смерть неизбежна. Морально мы к этому готовы. Это естественное течение жизни. Но, когда происходит сбой системы — катастрофы, теракты, гибнут дети, — к такому внезапному развитию событий человек не может подготовиться. Никто заранее не страхуется. Отсюда возникают ситуации — не успели зарегистрировать брак, записать детей, оформить наследство, оставить завещание. Человек так устроен, что не подкрепляет каждый свой шаг бумагой. Никому просто в голову не приходит. Поэтому сейчас у тех, кто потерял близких в теракте, возникло прилично проблем. Их придется долго разруливать. В том числе и в суде.
— Вам удалось объединить все семьи погибших в авиакатастрофе над Донецком?
— Есть те, кто вообще не хочет об этом вспоминать, ворошить прошлое, соответственно, не желает с нами контактировать. Это их право. Например, у нас нет совсем никакой информации про несколько семей. Где они, что с ними, как живут — нам так и не удалось это выяснить. Никаких данных о себе они не оставили. Люди закрылись от этой трагедии. Но большинство семей в той или иной степени общаются между собой. Кто-то раз в год, кто-то раз в неделю, по-разному.
— В 2010 году вы открыли центр психологической помощи?
— Спустя 4 года после нашей трагедии родственники погибших продолжали обивать пороги судов, многие не могли прийти в себя — им требовалась особенная психологическая помощь. Поэтому и возникла потребность в таком центре. Наши психологи помогают именно тем, кто потерял близких в катастрофе. После того как случилась трагедия в Египте, тоже многим из «наших» потребовалась помощь специалистов. Дело в том, что мы любую катастрофу, связанную с крушением лайнера, воспринимаем как свою. Вот упал А-321, а у нас перед глазами вмиг пронеслась наша история. Для нас — это очередной удар. Дежа вю. Мы будто переживали все заново. Смотрели на людей, которые приехали в «Пулково» в первые часы после трагедии, затем видели процедуры опознания, поиски, ожидания, результаты экспертизы, похороны, 40 дней… Читали истории погибших. И тут же в памяти всплывали наши судьбы. Хотя прошло уже 9 лет. Мы вспомнили все, будто перенеслись в прошлое, будто это сейчас с нами происходит. Память избирательна. Самые жуткие моменты жизни она не выбросила из головы. Запомните, подобное происходит со всеми, кто потерял в катастрофе близких людей.
— Вы общаетесь с теми людьми, которых коснулся теракт над Синайским полуостровом?
— Общаемся, стараемся помочь им.
— Вы объясняете им, что время лечит?
— Еще тогда, в 2006 году, мы с женой четко поняли: время не лечит. Лечат дети и забота о других людях.
— После крушения А-321 в соцсетях активизировались мошенники. Появились непонятные фонды для сбора средств.
— Изначально, к сожалению, никаких расчетных счетов для сбора средств в помощь пострадавшим для этого рейса не было. Это понятно, люди находились в растерянности. Хотя сотни людей готовы были материально поддержать родственников погибших. Вот тогда и стали появляться в соцсетях мошенники, которые пытались наживаться на горе других. Мы и другие неравнодушные люди связывались с администрацией соцсетей, просили их закрыть сомнительные странички.
— Куда могут пойти собранные деньги?
— Я могу сказать, куда пошли средства, которые мы собрали 9 лет назад. Деньги ушли на строительство и содержание мемориала в Донецке и часовни. До последнего времени мы поддерживали состояние нашего мемориала, его обслуживание, и уход был на плечах нашей общественной организации. Государство не может дать то, что дает наша организация. Но сейчас отношения с Украиной испортились. К мемориалу в Сухой балке Донецкой области теперь невозможно попасть. Уже на 9-ю годовщину мы не смогли добраться до места катастрофы. Так же мы тратили деньги на общие дела, постепенно, разумно.
— Алексей, люди, которые пережили авиакатастрофу в 2006 году, уже вернулись к нормальной жизни?
— У всех жизнь сложилась по-разному. Среди нас есть такие, кто так и не смог справиться с горем, переболеть трагедию. Пережить такое помогают рожденные дети, появившиеся у некоторых после катастрофы. Наша жизнь после катастрофы прилично изменилась. А сознание перевернулось с ног на голову после 40 дней. С этого момента началась точка отсчета новой жизни.
— Экспертиза ДНК останков жертв теракта длилась почти месяц? В вашей ситуации вы тоже долго ждали результатов?
— Полностью экспертиза ДНК для наших родственников закончилась дней через 50. Нам результаты пришли на 35-й день. Похоронили на 40-й. Процесс ожидания экспертизы — один из тяжелейших моментов трагедии. Каждый день мы звонили в следственные органы, мучили их вопросами, пытались выяснить, ну когда наконец все закончится. Но в нашем случае визуально опознали гораздо больше тел. Вот только потом начались неприятности. Опознали, да не своих. Снова начались суды. Но уже дело касалось перезахоронения.
— Кто-то отказывался от визуального опознания, положившись только на экспертизу ДНК?
— Лично мне важно было опознать визуально, увидеть своими глазами родного человека. Поверить, что его больше нет. Экспертиза ДНК — ненормальная ситуация. Неестественная. Миновать визуальное опознание, каким бы тяжелым оно ни было, нельзя было. Хотя многим именно эта процедура нанесла тяжелые психологические травмы.
«Я просмотрел все 170 тел погибших, но своих не нашел»
Георгий Ефименко потерял в катастрофе под Донецком сына, невестку и внука. Первое время после похорон близких мужчина как-то держался. Потом на него накатила такая тоска, что он забросил работу.
Спасло то, что Георгий — активист. Оставшись один, он собрал близких людей остальных погибших. Нашел их номера телефонов, верил, что вместе людям легче переживать горе. Ефименко полностью погрузился в общественную работу. Он даже не думал, что сможет когда-нибудь создать новую семью. Но вышло так, что в 2008 году у него родилась дочка.
Георгий Ефименко
— В тот день, когда произошла катастрофа над Синайским полуостровом, я отправился с дочерью в Эрмитаж, — начал Георгий Ефименко. — Вдруг мне позвонил сын, рассказал о трагедии. На меня тут же нахлынули старые воспоминания. Будто вернулся на 9 лет назад. Позвонил своим знакомым, которые, как и я, потеряли близких в 2006 году. Все рыдали в трубку. Вспомнили свою трагедию. Я тогда понял, что не могу оставаться безучастным к ситуации. Тут же свернул экскурсионную программу и отправился с товарищем в гостиницу, куда привозили родственников погибших. Зашел в холл отеля и обомлел — обстановка была такая же, как тогда с нами. Даже запах стоял такой, какой был 9 лет назад. Один к одному. Меня поразило и то, насколько похожи были эти семьи на наши. Видимо, беда делает людей одинаковыми, стирает индивидуальные различия. Помню, мой взгляд замер на одной семье из трех человек, они сидели в сторонке. Как же они мне напомнили одну из наших семей, даже внешне. Просто копия. И замерли в таких же позах. Картинка вернулась. Первые три-четыре часа я находился среди родственников погибших, мы помогали следователям составлять списки родственников, оставляли телефоны нашей организации людям, чтобы они могли обращаться к нам за психологической, юридической помощью, моральной поддержкой. Батюшку тоже позвали, многим помогает в такие моменты разговор со священнослужителем.
— Поведение людей, которые потеряли близких в теракте, отличалось от вашего поведения тогда, в 2006 году?
— Все происходило одинаково. Люди первые часы не понимали, что происходит. К тому же им постоянно поступали звонки от родственников, они ловили каждое слово журналистов — вот прошла информация, что самолет видели над Турцией, затем кто-то бросил, что среди пассажиров есть выжившие. В 2006 году первые 2–3 часа была точно такая же ситуация. Все верили, что произошла ошибка. Официальной информации не поступало долго. И когда пришло подтверждение, что лайнер разбился, все равно никто до конца не поверил. Всем хотелось верить в лучшее.
— К психологам много людей обращалось?
— Психологи МЧС, которые работают на катастрофах, заточены помочь людям пережить именно первые дни трагедии. Обращаются к ним далеко не все. Но, если психологи видят, что человек начинает кричать, истерить, они сразу находят нужные слова, успокаивают людей.
— Почему так затянулся процесс опознания в этот раз? Только сейчас начали выдавать результаты экспертизы ДНК.
— Визуально в этой авиакатастрофе смогли опознать лишь 58 человек. Потом началась генетическая экспертиза. Но при взятии образцов ДНК возникли серьезные проблемы. Не у всех погибших остались ближайшие родственники — родители и дети. Хорошо, если остался брат или сестра, а если только племянники? По ДНК племянников сложно вычислить результат, это занимает больше времени. Поэтому затянулось само опознание. Сейчас вроде всех, кого могли, опознали.
— Ходили слухи, что некоторые родственники погибших отказывались проходить визуальную процедуру опознания, поскольку не хватало моральных сил.
— Я не слышал об этом. Но куда им деваться? Без визуального опознания тело не выдавали. В 2006 году у нас были люди, которые не смогли пройти процедуру опознания. Они просто не могли переступить порог морга. Например, среди таких была мама, которая отправила роковым рейсом одну дочку. Свое место уступила ребенку с обострением астмы, которому надо было срочно вылететь. Дочери сказала: «Я прилечу следующим рейсом, через 40 минут».
— Если целого тела не сохранилось, как тогда быть?
— Я слышал, что на этот раз следователи сами отделили визуально узнаваемые тела от тех, которые невозможно было опознать. И сами идентифицировали тела по фотографиям, по анкетным данным. Соответственно, родственников погибших уже подводили конкретно к одному телу, а не ко всем. В 2006 году сложилась другая ситуация. Нам показывали абсолютно все тела погибших. Помню, как я сидел со следователем и на мониторе просматривал все 170 тел. Своих визуально не опознал. Я даже не представлял, что таким образом кого-то можно опознать. Наверное, я бы мог опознать внука по одежде. На нем был костюмчик в клеточку. Маленький кусочек ткани сохранился. Помню, мне на фотографии показали обгорелое тельце и этот костюмчик. Смотрю, а на экране пуговицы 2 см в диаметре, тогда когда эта пуговичка в реальной жизни была всего полсантиметра. Так же монитор компьютера выдал увеличенную клетку на костюме. Я тогда запутался и не смог опознать визуально внука. После генетической экспертизы выяснилось, что это был мой внук. Также после процедуры ДНК мне показали тела сына и невестки. Визуально я бы их не опознал ни за что. Как это ни цинично звучит, но нужно иметь очень богатую фантазию, чтобы в полностью обгоревших телах узнать своих детей. Не поверите, я понял, что это они, по их позам.
— Ошибки при опознании случаются часто?
— В 2006 году в момент процесса опознания у людей началась паника: «Вдруг никого не найдем, никто нам не достанется, поэтому надо брать любых, а то хоронить будет некого». При опознании некоторые родственники жертв даже не присматривались к телам, а просто говорили: «Наш» — и забирали тело. После того как мы на руки получили экспертизы ДНК, поняли, что перезахоранивать придется не одного и не двух людей. Еще возникали неприятные инциденты с захоронениями. Мать похоронила дочь. Спустя время ей звонят из Следственного комитета: «Мы нашли еще один фрагмент ноги вашей дочери». Выслали ей. Мать подзахоронила. Через какое-то время женщине снова звонок — нашли фрагмент руки. Мы тогда отправили коллективное письмо следователю с просьбой, чтобы все оставшиеся останки жертв авиакатастрофы утилизировали, так как родственники всех уже похоронили. Думаю, за прошедшие годы следователи учли все ошибки прошлых лет и подобного больше не повторится.
«В первые годы после трагедии умерло много тех, кто не смог справиться с горем»
— Георгий, как у вас был решен вопрос с компенсациями?
— Страховка на каждого нашего погибшего составляла 12 тысяч рублей. 100 тысяч рублей выдели из регионального бюджета, 100 тысяч — из федерального. Авиакомпания выплатили нам по 300 тысяч рублей за погибшего. Причем поначалу с нас брали подоходный налог со словами: «Вы же получили доход, с него положено вычесть налог». При этом мы подписывали бумагу: «Претензий к авиакомпании не имеем». Но после наших жалоб налог и расписки отменили. В итоге мы получили по 512 тысяч за каждого погибшего.
— Похороны оплачивали?
— На каждого погибшего в нашем случае было выделено по 70 тысяч рублей на похороны. На эту сумму мы заказывали венки, транспорт, оградки, камни. Я хоронил своих на сельском кладбище, рядом с моим деревенским домом. Доплатил всего 5 тысяч рублей. Те, кто хоронил на городских погостах, доплачивали по 10–15 рублей. Но это уже мелочи.
— Родственники погибших в авиакатастрофе под Донецком еще пробовали выбить компенсацию с авиакомпании за моральный вред?
— С авиакомпанией мы судились долго. Как-никак 170 погибших. Но эти суды ничего не дали. В постановлении судья указала, что авиакомпания добровольно покрыла моральный вред и в связи с тем, что «родственников много, а компания одна, ее нельзя финансово нагружать». Суд принял сторону авиакомпании. Но тем не менее после наших судов родственникам погибших в других авиакатастрофах уже выплачивали по 2 млн рублей.
— Сейчас возникает много неприятных ситуаций, связанных с дележкой компенсации между родственниками. Вам удалось избежать этих проблем?
— У нас был лишь один случай, когда деньги за погибшую дочь пришел получать папаша, который девочку в глаза не видел. Он претендовал на половину денежных средств. Но ему не позволили это сделать. Сейчас никак не могут разрешить денежные вопросы бабушки и дедушки, которым положена компенсация за детей, но не за внуков. Также в этой катастрофе погибли семьи, у которых не осталось ни родителей, ни детей. В таком случае компенсация не положена никому. Братья и сестры под определение ближайших родственников не подпадают.
— Среди тех, кто не дождался своих родных в 2006 году, есть те, кто не справился с горем?
— Первые годы после трагедии были черными для многих семей. За это время умерло много людей, которых затронула наша трагедия. Причем это были совсем молодые, здоровые мужчины и женщины. Например, у одного мужчины в той авиакатастрофе погибла вся семья. Он страшно горевал. А через полтора года скончался от тоски. Другого быстро скрутил рак. У людей обострились хронические заболевания на нервной почве. Хорошо помню одну семью, которая похоронила сына. На годовщину трагедии отец поехал в Донецк один, без жены. Доехал до Украины и в поезде узнал, что скончалась его супруга. Он даже не вышел с вокзала, купил обратный билет и отправился обратно, хоронить жену. Не справилась она с навалившимся горем.
— Ваш мемориал находится на территории Донецка. Кто-то следит за ним?
— В Донецке живет семья, у которой в той авиакатастрофе погибли племянники. Эти люди ухаживали за мемориалом 8 лет. В прошлом году им удалось несколько раз добраться до памятника. С началом боевых действий они уже не могли туда попасть. Говорят, вокруг все заминировано, рядом с мемориалом летают снаряды. Там ведь рядом Горловка, Славянск.
— Оглядываясь назад, вы можете сказать, когда людям, которые похоронили близких, станет легче?
— Насколько я знаю, к этим 40 дням своих родных успели похоронить далеко не все. Остальные еще ждут своей очереди. Пока люди не предали земле близкого человека, говорить о спокойствии не приходится. А когда им станет легче? У каждого человека свой временной порог. Легче не станет точно, но боль притупляется. Тяжелее всего придется тем, кто потерял всех. В нашей катастрофе был один мужчина, у которого погибли жена, дети. Недавно я с ними разговорился, стали вспоминать. Я рассказал, что часто пересматриваю фотографии сына, невестки, внука. И знаете, что он на это ответил? «А я свои фотографии потихонечку уничтожаю. Мне некому их оставить. Один раз вышел на помойку и увидел там чей-то семейный альбом. Я не хочу, чтобы фотографии моих любимых людей тоже оказались на помойке. А оставить их некому».
Когда готовился текст, от родственников погибших в авиакатастрофе над Синайским полуостровом пришла информация: «То, чего все боялись, — случилось. Нашли не всех. Не знаем, как теперь близкие, которым не удалось похоронить своих, будут жить...»
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
