Депутат Мария Максакова "наехала" на ФСБ и СК

Служебный роман и семейное счастье оперной дивы и депутата Госдумы Марии Максаковой с коллегой по законодательному органу власти Денисом Вороненковым, помимо скандальной политической комбинации (она – правящая единоросска, он – формально оппозиционный коммунист, хотя и не красный босяк) сопровождается с момента сенсационной, наделавшей много шума свадьбы в прошлом марте сплошными ударами судьбы и нешуточными скандалами криминального свойства. Мария Максакова прокомментировала ситуацию.



Тучи над домашним очагом сгущаются вовсе не из-за принадлежности к враждующим (хотя, враждующим, конечно, театрально — на фальшивых подмостках сервильной Думы) политическим «родАм», что было бы понятнее. К счастью, судьба семей Монтекки и Капулетти в этом смысле им не грозит.
Но страстная любовь Ромео и Джульетты из Госдумы может пасть жертвой правоохранительной машины. Денису Вороненкову, похоже, пытаются припомнить его участие в стародавнем коррупционном расследовании, в котором измазались многие властные господа и товарищи.
Дело, вроде бы, давно завершено и закрыто, но, как считает семейная пара, «зуб на Дениса продолжает саднить», оттого – вечные мантры о лишении депутатской неприкосновенности. На днях Следственный комитет в очередной раз заявил о необходимости «лишить депутатской неприкосновенности избранного от Нижегородской области депутата Дениса Вороненкова» и намеревается повторно направить ходатайство в Генпрокуратуру РФ.
По странному стечению обстоятельств травля (а в том, что это – травля, лично Денис и Мария не сомневаются), по мнению г-жи Максаковой, «происходит каждый раз, когда у меня грядет счастье материнства». В прошлый раз (в мае) это закончилось выкидышем.
Сейчас счастливая пара ждет мальчика («Как по заказу!», — радуется Максакова), и «травля началась опять» — «как только живот начал расти, и беременность стала достоянием общественности, хотя я, уже наученная горьким опытом, пыталась скрыть это до последнего». «Но теперь, — говорит она – мой живот появляется впереди меня, как нос у Бержерака, все стало очевидно, и тут же активизировалось следствие!»…
Мария Максакова решила, что «это перешло все границы», что «молчать дальше нельзя», взяла инициативу в свои руки и рассказала обо всем, что накипело, пока сам объект атаки — супруг Денис — находился в служебной командировке по делам, видимо, коммунистического движения. И, хотя к самой Марии ни у кого нет никаких претензий, а она с головы до мизинцев на каждой из ног обласкана если не всей властью, то уж по крайней мере родным думским руководством, картинка, которую певица и депутат обрисовала в своем патетическом рассказе, могла бы украсить любой разоблачительный доклад самой непримиримой оппозиции…


Мария Максакова с супругом

* * *
— Каждый раз, как только выходит статья о моей беременности, тут же «возбуждается» Следственный комитет и начинаются анонсы, что сейчас они понесут что-то в прокуратуру, будут требовать лишения неприкосновенности, то есть мой маленький мирок (личного и семейного счастья) будет разрушен. Естественно это о муже, ко мне у них нет претензий пока. Надо ли этому радоваться, даже не знаю…
— Значит, ты усматриваешь признаки психологического давления по отношению к твоей семье?
— Я усматриваю в этом признаки так называемой преюдиции, притянутой за уши. Это то, что, кстати, уже отменили, и Денис был одним из авторов поправки к ст. 90 УПК.
Дело в том, что у нас когда-то попытались имплементировать американский опыт, где эта норма достаточно неплохо работает, и заключается в том, что некоторые преступники, соучастники идут на сделку со следствием, и, сообщая какие-то уникальные подробности, до которых в ином случае следствие никак не дошло бы само, выторговывают себе лучшие условия – меньший или условный срок, другое содержание и т.д.
Этот инструмент в Америке работает долгие годы, но там и прецедентное право, и вся структура права сильно отличается от нашей. А наши предшественники в Госдуме решили просто вырвать из общего контекста американского права один инструмент…
Например, человека уже закрыли в камере и говорят ему: вы как хотите сесть – десять реально или пять условно? Конечно, условно – отвечают все. Тогда, значит, запоминайте фамилии и имена, этим людям вы дали такого-то числа то-то и то-то… После этих оговоров следствие идет в особом порядке, а этот человек и понятия может не иметь ни о своем «преступлении», ни о том, что оно уже «раскрыто».
Его просто оговорили, и это ложится в основу обвинения. По некоторым данным, только за тот год по этой методе таких случаев было порядка 600 тысяч!
— 600 тысяч оговоров?! Мы проморгали 37-й год?
— 80 процентов! Потому что в такой доказательной базе нет никаких других фактов, кроме слов, которые люди дают, будучи уже закрытыми, под следствием. Грубо говоря, взятые в заложники. Они все это дают, и их отпускают на свободу «с чистой совестью» – фактически ценой клеветы.
— А с твоим мужем какая ситуация?
— Тот запрос, который был сразу после нашей свадьбы, тоже – со слов неких людей, с которыми Денис даже не знаком. Там суть в том, что существует некое здание, по сегодняшним меркам – ларек, его даже показывали по телевизору, и Денис тогда видел это строение в первый раз.
Был некий спор хозяйствующих субъектов, который в итоге ничем не закончился, но туда приплели целую кучу людей, которые давали какие-то показания, возможно, ради получения условных сроков или снижения уже существующих (та самая отмененная уже преюдиция, о которой я говорила), и мне совершенно непонятно, для чего им нужен был Денис в этой конструкции. Дела вообще нет, его до сих пор так и не завели, и быть его по сути не может. В показаниях, например, фигурируют такие вещи, до которых в адекватном состоянии вряд ли кто-нибудь додумается вообще. Типа: путем внесения кожаного дивана в уставный капитал компании злоумышленник Вороненков овладел 80 процентами уставного капитала… Ну, это же не фельетон, это же все-таки претензия на следствие!
— И зачем все это?
— Сведение счетов за его деятельность, когда Денис, а он полковник, работал в органах Госнаркоконтроля. Тогда было знаменитое громкое нашумевшее дело «Трех китов». Денис его расследовал, и в результате несколько генералов лишились своих должностей. Там еще остались какие-то люди, которые, видимо, ощутили на себе рикошет от этого удара.
— И теперь твой плач Ярославны через прессу – единственная возможность защититься от преследований?
— Надеюсь, конечно, на здравый смысл тех, от кого это зависит, кроме, конечно, желающих нам навредить. Но при такой конструкции ощущение незащищенности и произвола присутствует, потому что полагаю эта конструкция (УСБ – Управление собственной безопасности ФСБ) приобрела несвойственные ей функции. Она должна бы заниматься действительно расследованием каких-то государственных преступлений, измен, шпионажа и прочее. А она чем занимается?!
— Получается тотальный произвол, и все бессильны?
— Сложно сейчас. Очень большая материальная база и возможности в это задействованы, в том числе по ОРД (оперативно-розыскной деятельности), по слежке, хотя она часто и незаконна, и все мы понимаем это тысячу раз.
Например, депутатов Государственной думы прослушивать нельзя. Это закон. Но мы прекрасно понимаем, что нас слушают. Сто процентов! Потому что утечки постоянно появляются — да ее с добавлением лжи. Откуда они? С неба упали? Ветром надуло? Что у меня с телефоном творится! Невозможно разговаривать! Эхо запредельное, человек говорит слово, оно 20 раз повторяется, пока я не повешу трубку. Это – моя жизнь. Мягко сказать, что это перекос, который приносит не просто какие-то неприятности в личную жизнь, а вообще сказывается на атмосфере и положении в стране.
— Это понимаете только вы с мужем, или все ваши коллеги-депутаты?
— Это понимают все!
— А почему тогда молчат? Почему не пишут петиций главе государства, не протестуют, не выходят в конце концов на митинг – к Лубянке, к Мавзолею, к Боровицким воротам?
— Да, похоже, что, кроме главы государства именно эту ситуацию изменить никто не может – чтобы она стала рабочей, чтобы люди действительно занимались тем, к чему их призывают и профессиональные задачи, и честь мундира, и прекратили вмешиваться в частные дела граждан и особенно заниматься экономикой.
А сейчас в условиях кризиса и естественно скудеющих карманов, понятное дело, что они будут придерживаться прямо противоположной точки зрения, потому что по большому счету все эти отъемы, отжимы и прочее, на что жалуется малый и средний бизнес, процветают.
А прийти и пожаловаться первому лицу, простите, может не каждый. В отношении тех, кто может прийти и пожаловаться, конечно, соблюдается некоторая корректность. Но таких-то единицы! А, если между вами и президентом хотя бы одно рукопожатие, а тем более — два, то тогда вы уже не гарантированы от того, что у вас не будет что-то отобрано, отнято и т.д. В 140 миллионной стране в принципе все беззащитны.
— Как страшно жить, однако!
— Абсолютно. Хотя, что радует, суды стали работать лучше.
— Хоть какая-то радость… А, прости, лучше в чем?
— Уже все-таки не то, что было в 90-е годы, когда я училась в юридической академии, где у нас были замечательные педагоги, некоторые из них были действующими судьями. Их же с автоматами провожали до дома… Если человек проявлял хоть какую-то принципиальность, то он просто рисковал своей жизнью в те годы.
На сегодняшний день, я считаю, суды перестали быть до такой степени коррумпированы. В принципе выносятся даже решения согласно букве закона, и можно говорить о том, что зародилось некое представление о социальной справедливости. Но по-прежнему сильно телефонное право, этот рычаг есть, эту структуру у нас боятся, она вытеснила собой практически все, и вмешаться может куда угодно. Некая самодостаточная организация, которая все лакомое и нужное, что их может заинтересовать, в состоянии подмять под себя.
— Столь резкие твои заявления не спровоцируют ли еще большее давление, когда уже не спасут ни твоя «единоросскость», ни дуэты с председателем Нарышкиным на думских капустниках?
— А куда хуже?! В него (Дениса) стреляли, он перенес десять сложнейших операций! На этом фоне возможные лишения и нервы уже ничто. Конкретно Денисом занимаются 25 следователей! Получают зарплаты, их снабжают всем необходимым… Мне интересно, налогоплательщики трудятся и платят для этого?! Конечно, они не все абсолютно едины в своих порывах (я имею в виду УСБ как организацию), но конкретный визави, который, как мне кажется, хочет стереть с лица Земли Дениса нам известен, это абсолютно не является тайной, уже и СМИ писали и интервью давали… Они, кстати, очень это не любят, когда о них говорят в прессе, но это их и не останавливает.
— Может, они просто вдумчиво, въедливо и ответственно подходят к расследованию каждого возможного преступления? Стоит ли так корить людей за рвение?
— Ничто не мешает хоть дважды, хоть трижды, хоть бесконечно расследовать спор хозяйствующих субъектов с переходом или не переходом ларька от одного собственника к другому, чего вообще не было как прецедента даже… Ладно, расследуйте. Но для этого совершенно не нужно лишать депутатской неприкосновенности и устраивать вокруг этой темы пляски святого Витта. Думаю, их цель – именно лишение Дениса депутатской неприкосновенности, а не установление истины и раскрытие какого-то преступления.
— В этой битве вы рассчитываете все-таки на какую-то поддержку коллег, или кого-то еще?
— Я очень надеюсь на здравый смысл.
— Ну, тогда можно расслабиться?
— Нельзя! Потому что все может быть разменом.
— А преследуют только Дениса, или все-таки подгадывают твою беременность не случайно? Ведь, даже не надо как в 37-м зверски пытать в подвалах, можно создать человеку невыносимые обстоятельства бытия.
— Думаю, что да. Здесь есть некое специальное зло, чтобы не дать обычных и желанных человеческих радостей, чтобы и с этой стороны все было черно. Все знают и понимают, что Денис очень хочет ребенка, так почему бы не сорвать успешные роды в очередной раз.
Но у меня, честно говоря, уже выработался некий иммунитет. Я уже понимаю, что задача – сделать жизнь моего мужа невыносимой, и психологически, и физически. Причем алгоритм понятен – лишить неприкосновенности, взять под стражу в зале суда… Сейчас же опять начали в судах брать под стражу по экономическим преступлениям. Вроде, уже было достигнуто понимание того, что в таких случаях достаточны штрафы или в крайнем случае домашний арест, а сейчас опять все откатилось назад. Опять все СИЗО переполнены. И я так понимаю, что их самая голубая мечта независимо от реальных итогов дела (потому что перспективы там абсолютно нулевые) – вытащить его из Думы, засадить в Лефортовское СИЗО и желательно в одну камеру с туберкулезником.

* * *
— Не могу не спросить от имени любопытствующего населения — как, во-первых, на этом фоне все-таки проистекает вынашивание плода в звездном животике, а во-вторых, не гибнут ли творческие проекты?
— Ну, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. С беременностью, слава Богу, все пока идет нормально. Также отдаю себе отчет в том, что общественности я мало чем интересна, кроме своего пения. Но, надеюсь, за этот срок своих полномочий я оправдала волю избирателей, а скоро торжественно выпускаю новый оперный альбом.
Уникальное по сути событие, потому что театр, на сцене которого я записывала альбом, с таким названием (Приморский театр оперы и балета) под руководством талантливейшего музыканта и моего друга Антона Лубченко просуществовал совсем недолго, сейчас он является филиалом Мариинки. Альбом я записала не в студии, а в условиях концертного зала, приезжал наш замечательный звукорежиссер Павел Лаврененков, это была большая работа в сентябре. Помимо этого, я пела там Кармен, «Песни о Земле» Малера. И альбом получился достаточно пафосный, потому что я замахнулась на вершины итальянского оперного искусства, на т.н. веристов – это, когда на стыке эпох как бы устали от условностей бельканто и решили, что теперь вот мы будем петь правду-матку…
— Как созвучно текущему моменту! Типа — группа «Ленинград», только в оперном ключе, да?
— Ха-ха, ну, есть что-то, да. Там гораздо жестче все (чем было прежде в опере), такие страсти бушуют роковые – и «Сельская честь», и все достаточно кроваво, хочу сказать…
— А глаз-то у тебя сразу зажегся, как об опере заговорили! Скажи все-таки, насколько совместимы творческая деятельность и это депутатство. В чем мотив? Ведь такой феномен только в Раше существует – когда куча не политиков, не профи, а какие-то артисты, журналисты, писатели, спортсмены, режиссеры, клоуны, дрессировщики, часто, сказать прямо, «левые» персонажи пасутся во властных коридорах. Что это за фишка вообще такая, местное ноу-хау?
— Наше законодательство, во-первых, это позволяет. Во-вторых, законотворчество — это тоже творчество. Это не просто сухая чиновничья деятельность, когда я должна просто высиживать на рабочем месте с 9 до 6, отнюдь! Это общение, работа с людьми — понимать их нужды, грамотно облекать это в законы, законы вносить, пытаться что-то изменить, если видишь, что надо менять и т.д…
— Надо же! Вот бы горы в мире свернули, наверное, если бы Монтсеррат Кабалье или, скажем, Селин Дион с Мадонной тоже в депутатки, конгрессменши и сенаторши подались, да?
— Если бы у меня (помимо музыкального) не было еще и юридического образования, то я в этих стенах (Госдумы) чувствовала бы себя и неуютно, и явно не на своем месте. Я очень хорошо знаю структуру права, получила прекрасное образование в Московской государственной юридической академии. Может, и не была сильно практикующим юристом, но в юридической среде ко мне до сих пор замечательно относятся, я часто пою у них на разных юбилеях, мы общаемся, а правоприменительной практики у меня в жизни, конечно, было мало.
Зато теперь все это компенсирую работой в Думе, зная структуру права, все его плюсы, минусы, изъяны. В чем я вижу свою ценность в этой области – это в том, что очень эмоциональный и часто праведный гнев творческой среды, который трудно выразить на бумаге, надо облечь в форму закона. И я чувствовала себя таким толмачом! Тот же многострадальный закон о меценатстве, который все-таки удалось привести к вменяемому знаменателю… Врачи и юристы – особая каста с древних времен, у них сознательное усложнение формулировок и профессиональный язык, что недоступно непосвященным, то есть – профанам, откуда и пошло это слово. Я вижу свою заслугу в том, что я в состоянии была и то прочитать, и это понять.
— Стало быть, ты удовлетворена результатами своей работы?
— Конечно, нет! Удовлетворена тем, что мы приняли закон о меценатской деятельности. Категорически не удовлетворена, что за три с половиной года так и не смогли принять положение о начальном музыкальном образовании, которое сейчас пытаются просто искоренить. Таких школ-то всего 13-15 на территории РФ, и, если в этих школах сделать музыкальное образование факультативным в первые пять лет, то всё – поезд уйдет! Если не заложить вовремя базу у детей, то многие таланты так и останутся нераскрытыми, вот и всё…
В основном, к сожалению, приходилось не столько созидать, сколько дошлифовывать то, что было создано нашими предшественниками в предыдущие пять созывов. Кто-то из коллег, конечно, стремился к дешевому эпатажу, как же без этого, — про кружевные трусы, про гей-пропаганду. Кому, зачем это все нужно было?! В основном приходилось сопротивляться, быть препятствием всяческим безумствам, которых, увы, было очень много на моем пути. Большая удача, что создали Совет по культуре, который оказался чрезвычайно эффективным. Очень слаженно идет работа с Комитетом по культуре. Одно то, что мы не приняли дискриминационные поправки в трудовой кодекс в отношении артистов, несмотря на весь натиск, я считаю уже достижением. Останови зло – что называется…
— К чему ты все-таки больше стремишься – стать видной государственной женой или покорить, наконец, вершины мировой оперной сцены?
— Опера и музыка, безусловно, мое призвание, и не важно, где эта сцена находится – на мировой вершине, или на другой вершине… Есть разные жанры, я готова к экспериментам.
— Помню тот замечательный оперно-электронный альбом, которому «ЗД» посвятила восторженный панегирик…
— Ну, сейчас мы еще заготовили кое-что, не буду даже говорить… К осени, надеюсь, несколько всколыхнем культурную среду, взбудоражим.
— Заинтриговала! Неужто собралась на «Евровидение»?
— Ну, «Евровидение» — очень широкое поле для деятельности. Там часто поют певицы, которые совершенно определенно имеют оперное прошлое и даже настоящее…
— Твой худрук Гергиев с ума сойдет…
— Валерий Абисалович – главная моя любовь и победа, когда я убедила его своим пением, что меня надо взять в Мариинский театр. Этого человека убедить больше нельзя ничем. Это, конечно, знак качества, который теперь у меня фактически выдавлен клеймом на лбу. Я хожу и сияю – от его оценок. Сколько премьер уже было спето с 2009 года, даже не считала! Он абсолютно гениальный и музыкант, и человек, и личность. Работа с ним — величайшее достижение в моей жизни.
— Он, наверное, был изрядно огорошен, когда ты вильнула хвостом в Госдуму?
— Во-первых, я никуда не ушла из театра. Во-вторых, он, конечно, какое-то время привыкал, я это чувствовала по нему, по общению, по реакции. Он не мог понять, что это для меня значит, и насколько я в этих обстоятельствах буду дисциплинирована в работе. Когда понял, что опасаться не стоит, все успокоилось.
— Но он же тоже – человек, не чуждый всем этим хороводам при власти…
— Все равно есть субординация, распорядок, определенное самопожертвование, которое иногда бывает необходимо при выпуске спектаклей, когда в театре надо находиться чуть ли не 24 часа. Он крайне бережно относится к солистам, могу поклясться на чем угодно. Более того, он не просто бережно относится, а может лишить возможности петь на вечернем спектакле, если с утра на репетиции обнаружил, что солист поет в полный голос. Поменяет состав и отстранит в назидание, чтобы артист понял, что надо беречь себя в день спектакля.
— Видишь, репетировать в полный голос в день премьеры нельзя. А волноваться с животом на восьмом месяце можно?
— Нежелательно, конечно. Но я мало рассчитываю на то, что от нас отвяжутся. Как сказал один мой очень хороший друг, в ситуации, когда люди входят в такой клинч, выход невозможен без потери лица одной из сторон…