Полицейские рассказали о пытках, коррупции, волоките и собственном бесправии

Российская правоохранительная система с лета 2019 года остается в центре общественного обсуждения — наряду с «московским делом» и уголовными делами против политических активистов СМИ регулярно пишут о полицейском насилии, произволе, палочной системе и фальсификации уголовных дел.
Журналист Игорь Залюбовин поговорил с действующими сотрудниками полиции о том, что им больше всего не нравится в их работе. На условиях анонимности сотрудники различных служб рассказали, что они думают о пытках и подбрасывании наркотиков, о том, как на их работе сказалась реформа МВД и о бесправии российских полицейских.

Сотрудник ДПС, в прошлом — оперативный сотрудник, Центральная Россия

Что является сферой интересов МВД вообще? Это личные, внутренние дела граждан, отношения, которые не сложились. Кого-то изнасиловал отчим, кто-то убил друга, кто-то ****** [украл] в магазине, а кто-то организованной группой ****** [ограбил] банковский автомат. [До реформы] милиция работала безотказно, но с перегибами. Милиция — это были люди, которые в любом месте могли появиться пьяными, и никто из гражданских им ничего не скажет. Это был кулак власти, который делал порядок в стране. К ментам лично даже у меня была не нелюбовь, а боязнь. Но 40% людей обращались в милицию, которые действительно пострадали от чьих-то дел и им нужна помощь. Сейчас где-то 80% от всех заявлений идет полного порожняка. Каждый сейчас чувствует свою гражданскую позицию.
Из 20% оставшихся настоящих терпил, которые обращаются, 15% процентов ****** [врут] сотрудникам полиции о произошедшем с ними. Для чего? Чтобы быстрее отреагировали. А нам нечем отреагировать. На любое преступление направляется экипаж ППС. В лучшем варианте — два, потому что на весь город у меня в день работают три экипажа. Два экипажа гоняют по дорожным преступлениям. Получается, в городе работают только два человека на весь район. Радиус охвата — 100 квадратных километров.
Если случилось ДТП, туда уезжает ответственный. Если произойдет второе ДТП, туда уже некому ехать. Бывает, что в ночь заступает один экипаж. Они должны обслужить все вызовы, где участковый и опер не нужны. А их реально много, по моему району регистрация идет от 60 до 90 обращений. Бывает, что в течение полутора часов вызовы поступают с интервалом от трех до семи минут. Понятно, что это невозможно. У людей нет времени нормально разобраться в конфликте. Объяснения берутся на ******** [чтобы отстали]. Это собачья работа, и люди идут работать либо ради взяток, либо ради каких-то острых ощущений.
Когда я задерживал за непристегнутый ремень преступника, который находился в федеральном розыске, я испытывал нереальный адреналин. Я пробил его по базам и понял, что он разыскивается за разбой. Я ему это сказал, и он сразу начал: «Командир, у меня только ремень был не пристегнут, давай оформим тыщеночку». Я попросил его открыть багажник. Мы подходим к багажнику, и он говорит: «Заряжай сумму». Я спрашиваю: «А сумма какая будет? Неприличная?» Он мне отвечает: «Вообще ***** [все равно]. Братва сейчас на карту скинет. Ну до ляма, давай?» А мне ***** [все равно], я его не слышу. Как бывший опер, я понимаю одну фишку: он все равно в итоге попадется. Когда он попадется, первую песню он споет про меня. Мне лучше спокойно платить кредиты, чем потом сидеть в тюрьме.
Но деятельность сотрудника не может не касаться вопросов коррупции. Вот едет человек с перегаром. Останавливаешь его, спрашиваешь: «Пил?» Отвечает: «В жизни — жопа, пил». Понимаю, у всех жопа. Я говорю: «Называй цену своим [водительским] правам». Он отвечает: «Ребят, у меня есть 15 тысяч рублей». Я спрашиваю: «По семье не ударит?» «Нет». Я говорю: «Если не ударит, ты не поймешь сути наказания». Он говорит: «Не-не-не, 15 тысяч — это мои кровные, это заначка». Я его спрашиваю: «А за руль в ближайшее время не сядешь? Нам не нужны пьяные водители». Он собьет кого-нибудь, отвлечется на телефон или еще что, мы его поймаем и отправим на поселение. Ему это тоже не надо. А мне эти 15 тысяч нужны, потому что у меня зарплата — говно. Я их поделю поровну с напарником. В итоге он едет дальше на такси, машину закрываем и оставляем, никаких штрафстоянок, ничего. Я ему говорю: «Если я увижу, что эта машина отсюда уехала, поверь мне, мой дорогой, ты в этом городе, в области ездить не будешь». Он отвечает: «Я услышал. От души».
В экипаже всегда работают два человека. Значит, как минимум один из них десять или пятнадцать лет берет и будет брать. И ты тоже будешь — а иначе не будешь работать. Как у нас таким говорят: «Что домой-то везешь? Квитанции от постановлений? ******* [замечательно], жена порежет соломкой с макаронами».
Молодые люди в полицию не идут. Те, кто приходят, уходят в течение года. Раньше был бонус — у тебя была ксива, на тебя смотрели с уважением. «Меня не надо любить, меня надо бояться». Раньше милиционер шел по улице — все боялись. Государство нас обратило в клоунов. Сейчас сотрудники боятся за малейшие неправомерные действия. А по сути они правомерные. Если человеку не дать *****, он никогда не поймет, в чем был косяк.
Я всегда даю людям право на две ошибки. Привозят мужчину, который избил жену и перекрушил весь дом. Я ему говорю: «Ты посиди, подумай. Сейчас разберемся». Проходит время. Конечно, он начинает барагозить, конечно, мы его распинываем на лестнице. Если показать эти видео с камер наблюдения прокурорским, которыми в ментовке все обставлено, они меня привлекут за злоупотребление полномочиями. Но лучше бы привести этого мужика домой к прокурору, чтобы тот нассал ему в глаза, чтобы щипало. Тогда он поймет, что это не люди.
У Высоцкого есть песня «Лейтенант уголовного розыска». Там есть строчка: «Побудьте день вы в милицейской шкуре, вам жизнь покажется наоборот». Вникая в личные дела людей, ты меняешь отношение к жизни. При общении с людьми я не перестаю удивляться их глупости, тупости и цинизму. Меня это меняет, но я не изменился для близких. Я спасаюсь тем, что пишу стихи и пью алкоголь.
В начале службы мне командир взвода задал вопрос: «Тебе 31 год, ты ***** [зачем] сюда пришел?» Я ему ответил: «Преступников ловить, порядок наводить. Хочу поучаствовать в организации порядка». Он говорит: «Да ну *****». Я раньше работал в службе безопасности «Газпрома». Качался, бил груши, не пил, не курил. В 2004 году я получал 70 тысяч. Я идейный, *****. Я хотел порядка! Я не люблю рамсы, я люблю уважение. Если ты меня не уважаешь, я знаю, как тебе сломать руку.
Посадить по-настоящему невиновного человека реально сложно. Раньше, может быть, было проще. У меня была ситуация, когда ко мне пришел человек и сказал: «Посадите меня. Я не умею тут жить. У меня в тюрьме друзья, меня там кормят. Мне воля ***** не нужна». Я говорю: «Нельзя просто так посадить. Иди ***** [ограбь] что-нибудь». Он пошел и ****** [ограбил] квартиру в 20 шагах от отдела. Принес в отдел батареи и сказал: «Один хай изымать будете». Так что посадить человека ни за что очень сложно.
Я сужу по своему опыту. Есть армейский телеграф с двумя проводами. Можно к щиколотке прикрепить, можно к яйцам. Но я не зверь и не извращенец. У меня от этого *** не встает, я не испытываю кайф. Просто делаю свою работу. Мне нужно, чтобы человек признался, потому что на него показывают три человека. Пытки — это боль, люди ссутся. Но ведь потом есть следственный эксперимент. Так что я не понимаю, как закрывают невиновных.
Мы бандиты, но мы бандиты на другой стороне. Мы не боимся бандитов. Мир — хаос. Таким его сделали люди, а не бог. Эта работа нужна, чтобы моя мать дошла до магазина, а у нее не ******** [украли] сумку. Чтобы моя дочь пошла на учебу, а ее не ******** [изнасиловали]. Чем лучше ты делаешь свою работу, тем больше обычные люди по ту сторону баррикад ее ценят. Бандиты ******** [дерутся] за себя. Мы тоже бандиты, но мы ******* [деремся] за других. Мы — единственная сдерживающая сила. Впрягся в эти погоны — ходи в них. Делай свою работу. Держи весы на балансе. Как только перевесит воровство, будет ****** [очень плохо].
У меня был один близкий друг, он умер. Это бандит, который ни разу не сидел. Он крестный моего брата, друг моего отца с юности. Он мне рассказывал такие вещи про блатной мир, но знал, что они никуда не выйдут. А я ему рассказывал такие вещи про ментовку, что если бы он сказал своим, перевернулось бы все. У него нет детей, с одной девушкой он прожил 22 года. Я такой же корявый. Я жене не нужен, она ******** [гулящая] и алкоголичка, но я ее люблю. Когда мне было плохо, я ехал к нему, мы зависали сутками. Мы пили по 10 литров водки, сидели, и он говорил: «Мент, ***** [все-таки] мы похожи». Я должен понимать бандосов. По-другому не получится жуликов ловить.

Сотрудница патрульно-постовой службы, Москва

Учитывая ситуацию нынешнюю, служить народу и государству — это разные вещи. А учитывая, что и народ делится как минимум на две части: на тех, кто за и тех, кто против, так вообще, трудно сказать, кому служит полиция. Кто-то голосует за «Единую Россию» и все нормально у них. Я, вот, вообще ни разу в жизни не голосовала — хотя я каждый раз стою на выборах [в оцеплении]. Ну, в общем, я все время работаю в это время.
Нет однородности какой-то: кто-то служит себе, кто-то — государству. Каждый как может справляется. Сейчас уже не такие времена, это уже не милиция. Руки связаны. Тут бумажку не так оформишь, преступления уже нет. Бумажки — это вообще беда. Все падает на «землю» через большой круговорот отделений МВД. Дерут за бумаги и требуют «палки» — это факт. Проверки! Конечно, не все, но частенько приходят такие [проверяющие], которые лазят по мусоркам, складывают текст порванной бумажки, еще смотрят и ковыряются в твоих ящиках, выворачивают все, что в них есть. И пишут в замечания, что у сотрудников женского пола в ящике лежат прокладки! Вот работа у людей, да? За прокладки предъявляют! Проверяющий не работал никогда там, куда пришел проверять, и решил полазить по ящикам. Премии тоже зажимают. Как может быть такое, что на один праздник, который касается всех, отходят разные суммы или вообще кому-то не приходят деньги? А где они, если МВД выделяет всем? Почему один округ получил деньги и раздал их в виде премий сотрудникам, а другие не раздали? А куда дели?
Я уже говорила: руки слишком связаны. Пыток никаких нет. Никто ничего не подкидывает. Даже если надо, никто этого не делает. Пусть останется плохой результат, но никто не пойдет на то, чтобы подкинуть [наркотики]. Потом это все раскручивается на раз-два. Я могу сказать за уровень территориальных отделов, за уровень окружных отделов: в основном, все делают разговором. Потому что сейчас каждый прохожий знает, что на мента можно пожаловаться и его обязательно накажут или даже посадят — только потому, что он мент, а заявителю жопу оближут. Сейчас даже в законе прописано: если ты сотрудник полиции, ты априори виновен. Неважно, в служебное время ты это совершил или нет. Относилось ли это к твоей работе или нет. Это уже дискриминация — как по полу выбирать. Ну и вообще: суд часто основывается лишь на показаниях против полицейского, не принимая во внимание показания за. Люди тратят огромные деньги, семейные бюджеты, чтобы доказать, что они не виновны, а их просто захотела ******** [подставить] тварь, которая сама преступник.
Почему в Америке при любой опасности сотрудник имеет право на применение всего и даже на поражение? Вот если сравнивать то, как в США и в России, — это две крайности, там у полицейского слишком много прав. Нам бы золотую середину: а иначе, к сожалению, получается так, что сотрудники боятся сделать даже то, что в принципе законно.
Это выливается в следующую проблему: сотрудников не боятся и не уважают. Я допустим, помню себя в подростковом возрасте — не дай бог меня курящую увидит сотрудник. А сейчас им [подросткам] насрать. Они тебя еще и ***** пошлют — и ты им за это ничего не сделаешь. Даже если ты пойдешь на какой-то огромный принцип, чтоб его доставить, он тебя пнет, он от тебя убежит — и ищи-свищи. Стрелять-то в него ты же не будешь. А в отделе никто не будет связываться с таким фактом, что малолетка кому-то что-то сделал.
Ладно, малолетки, но взрослые люди тоже: с ноги дверь открывают, матерятся при сотрудниках, учат тебя, как работать. У нас же все такие юристы, все грамотные, все ютюба насмотрелись! Вот только закон никто не читал. Нужно, чтобы полицию снова стали уважать и бояться. Потому что без страха уважения не будет. Нужно в каких-то вопросах нам распустить руки. Может быть, судебная система должна относиться по-другому к нам. Нужно, чтобы суды изменили свой взгляд. То есть, если брать ФЗ о полиции, — нормально написано, но везде есть свои «но», о которые может споткнуться абсолютно любой.
Мы такие же люди! Это ж не значит, что если на нас типа надели погоны, то из [нас] вырезали реакцию на стресс. Мы так же можем растеряться, где-то косякнуть. Вот применяют оружие сотрудники, а потом им говорят: «а почему ты попал не в ногу, а в живот?» Да ты попробуй, когда твоя цель движется, когда тебя или твоего напарника могут замочить, попасть, сука, в ногу! Да хорошо, что ты вообще куда-то попал! «Минимизировать ущерб» мы обязаны. Как ты тут минимизируешь, когда выбор стоит: или ты, или он. А потом журналисты, правозащитники, — в большинстве случаев, не говорю, что во всех, но в 90% случаев, — они это раздувают для пиара или для заработка, не знаю. Это их профессия, их выгода. Очень мало кто хочет пролить правду, и дадут ли этой правде ход? Показывают только плохое по телевизору. Какой-то один сотрудник из ста сделал что-то плохое, про него показывают. А как же остальные 99, которые пашут 25 часов в сутки? Почему про них ничего не показывают? Нужно, чтобы в интересах общества СМИ перестали бы обсирать полицию.
У нас активно обсуждали историю с полицейским, который застрелил сотрудников УСБ. Все коллеги разделились на два лагеря. Из-за отношения к этой службе половина начала говорить: «так им и надо». Другие стали защищать: «Они что, не люди?» Наверно, тут так же, как гражданские относятся к нам: только радуются, что мента застрелили; так и здесь случилось нечто похожее. Но дело в том, что эта служба просто существует не затем, зачем ее создавали. Они должны были нас защищать, а в итоге делают на нас «палки». Даже есть такая теория, что в УСБ уходят обиженные сотрудники полиции, те, у кого не получилось работать: чтобы они с удовольствием ******* [преследовали] своих бывших коллег.
Я не знаю, кого надо менять. Рыба гниет с головы, менять надо самых верхних начальников и тех, кто их проталкивает на данные должности, тех, кто позволяет всему этому быть. Менять нужно систему, понятия этой системы, а не шило на мыло.

Оперативный сотрудник, в прошлом — следователь, Москва

Был бы нормальный штат ППС — была бы невозможна ситуация с «отравителем с Чистых прудов». То же касается штата участковых. А следаки, которых тоже слишком мало, — из-за большого объема работы предварительное следствие похоже на вокзальную шаурму: тяп-ляп и готово.
Подстав не то что мало, их нет. Либо никто об этом не знает. Если подстава по заказу, то она должна быть от и до конфетой. На моей практике такого не было. Даже если я знаю точно, что человек виноват, я не буду выбивать из него показания. Есть чувство справедливости, но чувство страха сильнее. Ты понимаешь, что если ты сделаешь что-то противозаконное, тебя схватят за жопу. Мы все боимся за свою жопу, потому что сейчас очень много надзора. И никто не приходит к человеку, который ни в чем не виноват.
Для разной категории преступлений есть разные манеры общения. С агрессивными преступниками приходится работать жестко в целях собственной безопасности. Иногда бывает, что прямо перегибают. Но все зависит от характера преступления. Я ни разу не слышал, чтобы мошенников задерживали жестко. Взяточников — просто уведомляют. Есть преступники, которые разбойничают или убивают. К таким ты не подойдешь спокойно. Мы исходим из психологии преступника.
Вообще психология — это самое важное. Работая опером, начинаешь понимать людей, [причины] возникновения тех или других ситуаций. Ты устанавливаешь логическую цепочку событий. Мне интересно раскрывать некую тайну. Ну, и благодарность некоторых людей стоит того. Ты понимаешь, что делаешь полезное дело. А вот сама система не ценит людей.
Жаловаться в структурах не принято. У нас нет нормальных профсоюзов, где мы можем отстаивать свои права. Что-то не нравится — дверь там. Ценных сотрудников нужно ценить и не мешать им работать. Не накидывать в течение дня много разных непонятных задач по сбору информации и своду ее в таблицу. Что помогло бы: гражданские специалисты, аналитики, которые занимались бы бумажками. А иначе о каком профессионализме может идти речь, когда вас четыре человека в отделе? И получается, что у сотрудника больше времени уходит на подписание разных формальных бумаг, чем на расследование преступления.
К ценным сотрудникам относятся так: незаменимых нет. Почему? Потому что. Ты лошадка, на тебе едут.