Как выжить на зоне

Левую руку молодого человека перечеркивают два рваных шрама: когда арестовали — пытали, пришлось вскрывать вены. Нацбол, в прошлом активист «Другой России», а ныне координатор «Национал-большевистской платформы», пропагандист запрещенного Марша за федерализацию Сибири Михаил Пулин оставил 3 года и 4 месяца своей жизни за решеткой.

Изолятор «Бутырка», пересыльные тюрьмы, две кировские колонии, одна из которых — концлагерь ИК-17. Тот, кто говорит, что ГУЛага больше нет, либо сознательно лжет, либо его жизнь безмятежна. Если на российских зонах очень плохо, то в Кировской области срок это ад. Причем на фоне полного невмешательства губернатора Никиты Белых. В лагере, где был Пулин, заключенных насиловали и убивали, дрессировали и ломали.

Интервью о том, чего не должно быть, но вовсю процветает, прямо здесь, в нашей стране. Когда нацбол вспоминал пережитое в застенках, притихли активисты, только что вернувшиеся с демонстрации. Двадцатипятилетний Пулин задумчиво усмехался и курил очередную сигарету. Освободившись, он вернулся в протестную политику. В марте его исключили из партии Эдуарда Лимонова как несогласного с поддержкой «Другой Россией» Антимайдана.

Бутырка, профбеседы и спецкорпус

— Нацболов сажали громко и методично, тебя-то как закрывали?

— Изначально я был осужден 29 октября 2009 на 3 года и 6 месяцев колонии общего режима по четырем статьям уголовного кодекса: 213 — «хулиганство», 112 — «телесные повреждения», 115 — «легкий вред здоровью» и 116 — «побои». В 2008 году на Болотной площади Москвы меня и национал-большевиков — Алену Горячеву, Павла Жеребина, Алексея Макарова и Андрея Никитина — напали неизвестные люди, тридцать против пятерых. Потом Центр по противодействию экстремизму и ФСБ воспользовались этой ситуацией, из фактически нашей самообороны сделали уголовное дело, арестовав троих из нас 9 марта 2009-го.

Впоследствии, когда отбывал срок в Кировской ИК-25, меня вывезли на раскрутку по делу об акции нацболов «Ешь бесплатно» в кафе «Елки-палки». В итоге — второй приговор, добавочные 6 месяцев, по статьям 282 — за «участие в экстремистской организации» и 165 — «причинение порчи имуществу». Потом, правда, скинули восемь месяцев по поправкам к УК.

— Отчего в «Бутырке» тебя содержали как опасного преступника на спецкорпусе?

— Я находился на «Воровском продоле». Про это следует рассказать подробней: тюрьма в тюрьме, коридор, состоящий из 13 камер. Хаты небольшие, рассчитанные на четырех человек, все под видеонаблюдением. Место, где администрация не закрывает глаза на то, что «не замечает» в других местах. Большие сложности с налаживанием межкамерной связи и с иными вещами, негласно процветающими на «черных» тюрьмах.

Здесь содержат особо опасных преступников, рецидивистов и воров в законе, но и из нацболов там народ сидел. В свое время сидел бывший руководитель московского отделения НБП Роман Попков. Туда же привозили ныне несправедливо забытых политзаключенных по «Одесскому делу», Александра Смирнова и Игоря Данилова. Сидели журналист Олег Лурье и широко известный начальник «Росимущества» Максим Дудорев. Хватало участников неонацистских группировок, там были парни из «Белых Волков». Здесь особый контингент, в отличие от других корпусов. С сокамерниками интересно общаться.

Кстати, сидел я с таким подарком от администрации: поставлен на профучет как «склонный к дезорганизации»; с ним же отбывал срок в колонии. Большинство нацболов состояли на таком или иных учетах. Например, политэмигрант Алексей Макаров, политзек по «Таганскому делу». Дмитрий Манец, осужденный за захват МИДа, — и он погостил на «воровском продоле» — имел сразу две полосы: «склонный к побегу» и к «дезорганизации».

— Какое впечатление произвели ультраправые? Было уже понятно, что они проиграли свой детский Крестовый поход с ножами?

— В тюрьме на самом деле, я считаю, две национальности, как и две идеологии — кто сидит и кто охраняет или помогает охранять. Из первых, например, либерал Лурье или неонацисты, хотя их идеологию не поддерживаю и поддерживать не буду, — я был с ними в неплохих отношениях. Мы друг друга поддерживали.

Когда возили на продленку в Замоскворецкий суд, я пересекался с небезызвестным Артуром Рыно, напарником Павла Скачевского. Он понял — террором против мигрантов, этнобандитов нельзя добиться политической победы. Между прочим, опыт героической «Народной воли» и Партии социалистов-революционеров подтверждает — путем индивидуального террора не достичь революции. Неонацисты, конечно, понесли жестокие наказания за свои дела, хотя и осознали, что свой Крестовый поход они проиграли.

— Когда ты находился под следствием, тебя допрашивали с пристрастием; есть такая информация. Как именно?

— На меня и моего «подельника» Жеребина оказывали силовое воздействие сотрудники печально известного Центра «Э» и ФСБ. Нас выводили на профилактические беседы и склоняли к негласному сотрудничеству, при этом, как говорится, применяли меры физического и морального воздействия. Происходило все прямо в следственных кабинетах СИЗО, а один оперативник как-то избил меня на продоле. Сотрудники спецслужб поставили условие: соглашаешься сотрудничать — получаешь условно или даже вообще дело закроют; или мы тебе жизнь испортим по полной программе. Вплоть до этапирования на самую беспредельную зону, где меня если не убьют, то изнасилуют или что-то сделают и я не освобожусь. Мы, естественно, стукачами и предателями не стали. Такая позиция сильно усложнила в дальнейшем жизнь. Обещали красную зону — выполнили.

— Когда этап с «Бутырки» тронулся в Кировскую область, не очень территориально с Москвой связанный регион, был шанс сорваться с дальней путевки?

— «Уголовно-исполнительный кодекс» всегда оставляет ФСИН лазейку: жителей Москвы разрешено вывозить в любой регион, а осужденных, как я, по «экстремистским» статьям, тем более. «Экстремистов» этапируют вне зависимости от прописки, исходя «из оперативных соображений». Иллюзий относительно зоны я не питал, хотя товарищу Жеребину повезло: попал по месту прописки в Тульскую область. В «Бутырке» я предполагал, что меня вывезут, как и обещали, на «красные» севера, в Карелию или Киров. Не ошибся. От Москвы до первого кировского лагеря, ИК-25, добирался два месяца, ехал через две пересыльные тюрьмы.

Кировские особенности прописки спецконтингента

— Ад начался уже в Кировской пересыльной тюрьме или в колонии непосредственно?

— Куда я попал, стало понятно еще в кировской тюрьме «Мопра». Потом, находясь на лагере, я читал воспоминания большевика Пятницкого, что отбывал срок в Вятской губернии. Он писал, что, когда «Столыпин» отправлялся из Москвы, арестанты пели и шутили, но все стихали, когда состав подъезжал к Вятке, и настроение менялось в худшую сторону. Так и я быстро прочувствовал разницу, приехав в Киров. В московских тюрьмах отношение ментов к арестантам более или менее лояльное, тюрьмы-то черные, где я был.

Ты только выпрыгиваешь из вагона, как автоматчики с собаками сажают на корточки, в автозак загоняют пинками. В пересыльной тюрьме ждет приемка: строй фсиновцев с дубинками. В камеру брать ничего нельзя, все личные вещи сдаются на хранение в каптерку. Если присядешь на шконку в дневное время суток, под репрессии попадает вся хата. Влетают маски-шоу и бьют дубинками. За межкамерную связь или сотовые телефоны можно уехать в больницу. Есть пресс-хаты, где «активисты» — сотрудничающие с администрацией зеки — выбивают явки с повинной. В Кирове сразу ясно, в какой регион ты попал.

— Как встречает сама зона?

— Первая колония, куда я попал в январе 2010 года, встретила более или менее. В ИК-25, Лесной, по беспределу не избивали, но чтобы попасть в зону, требовалось подписать статью 106 УИК. Я не стремился попасть в воровской мир, жил «обычным мужиком» и не придавал этому значения. В лагере по большому счету было нормально.

Но когда меня вывезли на раскрутку и добавили полгодика, я угодил уже в ИК-17, Омутнинск. Было это 17 ноября 2010 года. Вот там я понял, что такое красная зона. Когда туда едешь, даже в автозаке, в дороге ощущаешь, как арестантов бросает в дрожь. Все рассказанные леденящие истории будут далеки от правды и не отразят всей полноты царящего там ада. Прибытие арестантов начинается с так называемой приемки. Зек, выпрыгнувший с воронка, бежит сквозь строй ментов; его бьют дубинками, чтобы он лег лицом в землю, а за малейшее движение избивают.

— Попытки пройти шагом были? И что происходит потом?

— Да, такие поступки имели место, в том числе и у меня, но попытки быстро заканчивались — сотрудники ФСИН начинают так жестоко бить, что человек падает или бежит быстрее. Администрация с первых минут пребывания осужденного в лагере дает понять: все права, какие только есть, будут нарушаться, а человек задавлен и морально, и физически.

Далее начинается обыск, и процедура проходит не так. как на других зонах. Вещи, которые можно сломать — ломают, юридическую литературу рвут, письма и фотографии сжигаются, предварительно над ними глумятся, топчут. Продолжают избиения, требуют доклад: ФИО, начало и конец срока, статьи, за малейшую ошибку — побои. Плюс подписать отказ от «воровских традиций». За историю ИК отказ не подмахнул один чеченский «вор», остальные подписывали. В середине 2000-х приехал в лагерь «бродяга» по прозвищу Малыш, его на приемке попросту забили до смерти. За бумажку, прямо говоря, совершали насильственные действия сексуального характера. Ни один десяток человек изнасилованы «козлами»: ради получения отказа от «воровских традиций» сотрудники идут на все. Людям с серьезной «крышей», связями послаблений не было. Стоит отметить: администрация взяток не берет, так как зона находится на контроле ФСИН. Договориться за деньги нереально.

— Никому никаких скидок?

— Сидели люди, обладающие на свободе деньгами и связями, в том числе криминальными, влиянием в бизнесе: это не помогало. Отбывали приговор на положении обычных арестантов. Мотал срок экс-депутат от ЛДПР: осужден то ли за педофилию, то ли за изнасилование. И хотя имел «чин» и доходы, находился на положении обиженного. Естественно, всегда реально у какого-то завхоза за банку сгущенки или пачку нормальных сигарет сделать так, чтобы немножко закрывали глаза на что-то. Но полностью отмазаться невозможно. Вот в Кирове судили в том году Навального. Я к Алексею плохо отношусь, но в ту колонию я не пожелаю даже ему попасть. Ну, естественно, посмотрел бы, что бывает не так далеко от всех нас. Как и все, получал бы по рогам. В крайнем случае, есть дорожка завхоза или нарядчика, кто живет лучше. Но от ежедневных четырех проверок ничто не спасет, и от хозработ в карантине.

— Ты говорил, на зоне насилуют, это шваброй или как?

— Да нет, половым членом, по-настоящему, без всяких подручных средств как швабры, дубинки и всего такого. Или проведут членом по лицу, вариант — головой в унитаз. При всех не делают, а где-то за дверями. Никто не видит, но все понимают, что происходит или произошло. За время моей отсидки такое случалось. Кстати, «обиженные» в ИК-17 все-таки едят в столовой отдельно от мужиков, в отличие от некоторых особенно красных зон. По их поводу у администрации строгая установка. Опущенных не берут на «козлячьи» должности. Менты тех, кто осужден по секс-статьям, передают активу загонять в петушатник. Так сложилось в колонии исторически.

— Что ждет тех, кого не опустили, и не убили?

— Следующая порция страданий ждет в карантинном отделении, где запрещено не только курить, но и чай пить, так было, например, с нашим этапом. Народ ходит строем, чуть ли не как кремлевские курсанты. Карантин гоняют носить бревна и на другие тяжелые работы, заставляют маршировать и кричать дебильные лозунги, прославляющие зону, а-ля «Слава доблестной ИК-17!». Все передвижения в режиме бегом. На еду отводится 30-40 секунд в зависимости от «поведения» карантина. Но дальше в лагере положение еще адовее, а про штрафной изолятор и говорить нечего.

— Администрация имела сведения, кто ты, или для них Пулин был очередным зеком? Им было «интересно» пытаться ломать нацбола?

— Конечно, они знали, что я политзек и мою политическую биографию. В принципе, достаточно в «Яндексе» поискать, приложить немного усилий, чтобы понять, кто я есть — нацбол.

Что до ломки. Стоит сказать, что в ИК-17 они такую принципиальную задачу перед собой не ставили. Конечно, были попытки завербовать. Но, наверное, фсиновцы с первых моих бесед с сотрудниками ФСБ на Бутырке сделали вывод, что я стукачом не буду. Ну, оперативники любили подколоть, а в конфликтной ситуации давали понять — я нахожусь под постоянным контролем. Ничего другого и не ожидал. Насколько я знал других политзеков — нам сидеть тяжелее, чем уголовнику. За тобой постоянно спецконтроль, за каждым шагом следят, за любую мелочь, на которую у обычного человека закроют глаза, администрация спросит вдвойне. Такие вот дела.

Омутнинские правила внутреннего распорядка

— Ты на зоне, рядом «козлы», работающие на администрацию ради легкой жизни. И насколько им слаще сидится?

— Есть лагеря, где «козлы» имеют негласное право пользоваться сотовыми телефонами, а сотрудники заносят им алкоголь и наркотики. В Кирове привилегии у «козлов» минимальные: завхозы, бригадиры и дневальные, занявшие место ликвидированного СДП, позволяют себе днем поспать, и еще администрация закроет глаза на их перешитые робы. Никаких других поблажек по большому счету нет, однако они командуют, а другие зеки подчиняются. Вся деятельность в зоне обеспечивается не ментами, а активистами. Они организовывают работу на промзоне и выгоняют людей на плац: нормы УИК и ПВР здесь не действуют. «Козлы» назначают наказания за провинности и штрафные работы, вариант — подметать плац метлой, к которой привязан лом, или другое извращенное издевательство. Избивают за любую мелочь: за незастегнутую пуговицу, не так застланную койку.

— Мобильные телефоны, значит, там «козлам» не полагаются?

— Сотовый появился в зоне всего лишь один раз, и судьба его владельца печальна. Он был завхозом, но как нашли телефон, то сняли с должности и посадили в изолятор, скидок не давали. Как мне известно, там его постигло много несчастий, в результате чего он потерял здоровье. Говорили, что его впоследствии вывезли на ЕПКТ в ИК-6. Зек не выдержал того, что там над ним творили, и попал в больницу, откуда освободился.

— Как живет лагерь в целом?

— Выплыть на зоне невыносимо тяжело. Человек в бараке постигает политику воспитательной работы через бегание с совком. Есть комната воспитательной работы, куда сгоняется барак. Сидит специально обученный дневальный и читает «Правила внутреннего распорядка». Другой натасканный дневальный следит, чтобы никто не закрывал глаза. Если задремлешь, отправляют подметать плац, делать какие-либо другие хозработы или бьют. Пребывание зека в отряде сводится к бесконечным построениям и прослушиванию ПВР, которые транслируются по всей колонии через громкоговорители. С подъема до отбоя тебе сносит голову этими правилами.

Действует принцип — один за всех и все за одного, как коллективное наказание. Если один зек нарушает что-то из ПВР, карают весь отряд. Кто-то опоздал на проверку: барак из 120-140 человек на 40-градусном морозе 6 часов марширует на плацу в казенных кирзовых ботинках, в которых и за пару часов легко отморозить пальцы.

В колонии есть штрафной отряд №6, где жизнь хуже, чем где-либо. Там полный запрет пить чай, курить и иметь личный досуг. Осужденные отряда работают на продленках, сменах по 12 часов. Есть барак СУС, никакого блатного расслабона там нет: кто туда попал, готовит дрова для котельной двуручными пилами, которыми пилили в 20-30 годы прошлого века.

Сидят в колонии до звонка. При мне условно-досрочно уходило от 4 до 6 человек в год. Даже самые конченые «козлы», у которых руки в крови по локоть, а заслуги перед администрацией безмерные, и они далеко не всегда получали такую привилегию.

— На промке чем осужденные занимаются?

— Где я одно время работал, производились пакеты продуктовые, например под водку «Хаски». Есть деревообрабатывающий цех; производство, в принципе, развернуто. Даже скандальный «Кировлес», есть информация, имеет контракты с кировскими зонами. Платят так: как-то я получил зарплату 18 р. 50 копеек. Нормально еще, некоторые и в долгу оставались: вычитается за баланду, вещи и остальное.

— Кстати, как ты в ШИЗО угодил?

— После ментовской провокации, что там распространенное явление и носит формальный повод закрыть в изолятор. Сотрудники пользуются своей агентурой. Подсылают человека: он провоцирует, подкусывает, оскорбляет. Я вот не выдержал и дал таковому экземпляру по голове, и меня сослали в ШИЗО. Ничего хорошего в изоляторе нет: пайка урезанная, местный наворот — баланду проливают через сито, на еду 30 секунд — ее дают обжигающе горячей, передвижения в режиме бегом. Также весь срок ты должен простоять на растяжке; дали 15 суток — все простоишь. Постоянно ходит завхоз ШИЗО-ПКТ. Увидит, что кто-то не обнимает стенку, вызовет смену ментов, которые будут бить дубинками. На полную катушку «играет» ПВР — выносит мозг, через несколько суток начинает ехать крыша.

— Чем еще «доблестная» ИК-17 примечательна?

— Каждый год 9 мая в лагере проводится парад. Я очень удивился! Перед этим дрючат всю зону. Каждый отряд обязан идти строевым шагом, как кремлевские курсанты, с деревянными автоматами и причиндалами, как погоны, сделанными на швейке, и другим идиотским камуфляжем. Все поют во всю глотку строевую песню. Отдельные завхозы, чтобы выслужиться, делают макеты танков из фанеры, которые приводятся в движение ногами заключенных. Я там научился ходить строем не хуже, наверное, чем бацают в какой-нибудь воинской части.

Все отрабатывается с огромным пафосом, как настоящий парад. В зоне стоит трибуна, напоминающая ту, что у Мавзолея, только маленькая, над лагерем висит красный флаг. На трибуне парад принимают начальник ИК, замполит, БиОР, старший кум и приглашенные менты из Омутнинска. Когда колонна проходит мимо них — равнение на трибуну, отдание чести. Такой дурдом разве что еще где-то в Саратове есть. Такая вот старая традиция ИК-17 — как можно сильней загонять человека, лишь бы, матом говорить не буду, чувствовал себя чертовски плохо, подавленным и вымотанным.

— Откуда такие «сотрудники» берутся? И после этого они же в обычном обществе живут…

— Как я понял, пообщавшись с местными, во многом от безысходности. В Омутнинске благодаря Перестройке закрылись, какие были, промышленные предприятия. Молодому человеку после армии приходится или уезжать, или идти охранять в зону, а их в районе четыре. Конечно, во ФСИН часто идут конченые, неудачные человеческие особи, обиженные на мир. Так издеваться над заключенными будет разве что психически нездоровый человек. Если нормальный человек — а такие люди везде есть — приходит в систему, он уйдет рано или поздно, либо тоже станет таким как все. Есть фсиновцы, что уверяют: тюрьма — дом для зеков. На самом деле это не так. Некоторые сотрудники системы ФСИН сами большую часть жизни проводят в колонии. Они те, для которых тюрьма стала единственным воздухом, которым они дышат.

— Хоть для местных сидельцев скидку делают?

— В колонии местных на удивление мало, в основном приезжие из других регионов: на зону собирался контингент со всей России, люди, которым хотят испортить жизнь. Местных максимум пару человек на отряд, и привилегий им не давали. Ну, если только неприменение совсем конкретного, лютого беспредела стоит назвать привилегией.

— Любопытно, чем заканчивались попытки подать жалобы на колонию? Ведь пытались?

— Происходящее на ИК тщательно от всех скрывается. Когда приезжают проверяющие комиссии, на прием к ним попасть очень и очень тяжело, даже нереально. Кто ходит? Ответ: завхозы, бригадиры и особо доверенные лица администрации. Если комиссия заглядывает в барак, ей говорят, что все замечательно, так как понимают — если один пожалуется, будет страдать весь барак, долго и больно. Впрочем, кировские правозащитники в основном состоят из экс-сотрудников ФСИН и МВД. Естественно, они ничего не делают для нормализации режима.

Зекам запрещено писать жалобы на администрацию; если кому-то что расскажешь, это чревато разными карами, вплоть до самого худшего. Жаловаться бесполезно: проверяющий прокурор повязан с администраций, вместе с начальником пьет водку, парится в бане. Конечно, ворон ворону глаз не выклюет. Когда у нас заключенные одного отряда объявили голодовку с забастовкой, на зоне находился прокурор. Так он не только жалобу не принял, но и заявил, что «да вас расстреливать надо», и дал ментам отмашку — делайте с ними, что хотите. Чего тогда ожидать от других надзирающих органов?

— Какова политика либерального губернатора Белых, неужели «не знает»?

— Молчание. Он полностью закрывает на беспредел глаза. Я скажу, не произнося имен: к Белых подъезжал кое-кто от людей, достаточно авторитетных в криминале, с предложением посодействовать, чтобы не было такого беспредела, который там сейчас происходит. Даже предложили «благотворительную помощь». На что Никита молвил, что если нужно скинуть лес, контрактик всегда, пожалуйста, а зонами он не занимается, федеральная структура. Такой вот он.

— Цензура цензурой, но бывают же свидания, где есть шансы рассказать, что творится в ИК. Почему не возник копейский вариант — народный сход родственников у стен зоны?

— Свидания положены раз в два месяца, но многие их не получают по полгода и больше, а кому-то не давали их никогда под надуманными предлогами. Родственники, конечно, были в курсе ситуации в ИК. Но что они могут сделать? Любая жалоба усиливала давление. Зона находится далеко от Большой земли. В отличие от Копейска, где сидели местные, контингент стянут из разных регионов: с Москвы и Питера, Кавказа или Дальнего Востока. Приехать к лагерю большим количеством народа одновременно не представляется возможным.

— Ультраправые попадали в колонию?

— Имелись: кто-то нормально, «порядочными мужиками» сидели, насколько слово «порядочный» в его криминальном смысле вообще применимо к такому лагерю, другие на администрацию работали. «Исправляли» там с Кирова стрейтэйджеров, «Хардлайнцент», убивших бомжа, — куда бы их еще отправили? И «бойца Белого сопротивления» Ярослава, которого этапировали с Татарстана. У него была группа скинхедов, которая по большому счету ничего не сделала: с кем-то некоторая вражда приключилась, а получили обвинение в разбое с присовокуплением статьи 282 УК РФ.

— Как приходится сидеть политзеку в таких условиях? Выжить любой ценой или как?

— Самое главное — не стать сукой, предателем, не сломаться морально и не опуститься физически, не сложить руки после освобождения. Зачем нас сажают? Чтобы мы, выйдя на свободу, прекратили политическую деятельность, сложили оружие, ушли в обывательскую жизнь. Освободившись, бывшим политзаключенным нужно даже еще активней заниматься протестной деятельностью. Это вызов системе, тем, кто тебя посадил. Такое мнение нацбола из Национал-большевистской платформы.

— Что надо сделать, чтобы такой колонии не было больше?

— Уничтожить систему, которая такие колонии создает и позволяет им существовать. ФСИН нуждается в серьезной реконструкции, изменении и переформатировании. Кировская ИК-17, как и саратовская ИК-13, пыточные зоны в Башкирии и т.д. — существуют для ломки спецконтингента. Людей, неугодных властям, отправляют туда испортить жизнь: склонить к сотрудничеству, выбить явки с повинной или отомстить. Если в нашей стране не станет системы, которая руководствуется мотивами мести к определенным людям, не будет подобных зон. Гуманизировать отдельно взятую систему ФСИН не получится: власти, силовые структуры, что обслуживают государство, общество, прогнили настолько, что их реформирование — мертвому припарки. Как переименование милиции в полицию.

— Как прошел твой последний день несвободы?

— Абсолютно нормально. Встав летним утром, на календаре 6 июля 2012 года, я полностью забил болт на все порядки администрации и пошел прощаться по баракам. Не изобьют же в последний день, а если изобьют, то пофиг! Заварил чифирь на барак, раздал свои вещи, вышел на волю. Освобождение — самый великий кайф, который суждено испытать человеку. Это волнительней секса, как парить над землей, лучше ничего нет и не будет… Попрощавшись с ИК-17, я написал про нее статью, которая наделала прилично шума. После этого колонию посетила большая проверка и, насколько мне известно, случились небольшие послабления.