Внезапно: операция "Арест" спустя пять лет после теракта

Арест четверых сотрудников аэропорта «Домодедово» смело можно назвать самым неожиданным событием года. Следствие уверено: они виновны в том, что пять лет назад в воздушной гавани взорвался террорист-смертник и погибли пассажиры.



«Они внедрили новую систему досмотра на входах, что привело к увеличению степени уязвимости аэропорта», — заявляет СК РФ.
«Никакой связи между их действиями и терактом нет», — парирует Генпрокуратура РФ.
Уникальный случай (таких за всю советскую и российскую историю и не припомнить!), когда прокуратура выступила категорически против и возбуждения самого дела, и ареста его фигурантов. Но даже это не помогло.
Чтобы ни говорили в свое оправдание следователи и судьи, но в России благодаря им за решетку попасть стало проще простого. Ни кристально чистое прошлое, ни ходатайства и поручительства, ни больные или даже умирающие близкие, ни собственные недуги — ничто вообще больше не помеха. И дело сотрудников воздушной гавани тому отличное доказательство.
Четыре ареста, четыре жизненные трагедии — в этом материале.
Справка
В 2015 году в российские суды поступило 154 000 ходатайств об избрании самой жесткой меры пресечения — содержание под стражей. Это на 4,5% больше, чем за год до этого (147,4 тыс.). Люди в мантиях удовлетворили 140 300 (более 90%) таких ходатайств. Количество ходатайств о продлении ареста выросло на 10% — с 211 430 до 230 599. В общей сложности суды удовлетворили 98% из них.

Арест первый. Мать Светланы Тришиной: «Ее забрали во время операции 4‑летнего сына»

Светлане 37 лет, из которых одиннадцать она работала в аэропорту «Домодедово».



Светлана Тришина сейчас под домашним арестом, но почти 2 месяца провела в СИЗО.
— Наша семья из Калужской области, — начинает рассказ мама. — Света там родилась, выросла, с медалью окончила школу, а поступать уехала в Москву, в юридическую академию. Да так там и осталась. В аэропорту она долгое время работала рядовым специалистом юридического отдела. Потом руководство доверило ей возглавить отдел. Я не очень разбираюсь в их должностях и иерархиях, но знаю, что в 2009 году Света стала большой начальницей (Тришина была назначена главой российского представительства компании Airport Management Company Limited, которая управляет аэропортом «Домодедово»). Все время у нее уходило на работу. По выходным только могла позволить себе сходить на концерт послушать музыку — у нее еще музыкальное образование — и покататься на велосипеде.
В роковой день 24 января 2011 года, когда теракт унес жизни 37 пассажиров, Тришина была, как обычно, на работе в «Домодедово». Родные вспоминают, как сами следили за происходящим по новостям, потому что до нее было не дозвониться.
— Я в этот момент была у нее дома в Москве, потому что внук заболел и некому было с ним сидеть, — продолжает мама. — Света вернулась в 2 часа ночи. Она очень переживала. Я говорила ей: «Как же ты будешь ходить на работу после всего? Так страшно ведь...» Она не чувствовала какую-то свою вину. За что? Кто, кроме террористов, виноват во взрывах? И если даже виноват, то тут скорее ответственность сотрудников транспортной полиции и ФСБ — за то, что не предотвратили. А в обязанности Светы безопасность даже не входила.
Повестку от следователя Тришина получила поздно вечером в четверг, 4 февраля 2016 года. Там было сказано, что утром в понедельник она должна явиться в СК для предъявления ей обвинения. Но именно в понедельник должна была состояться операция у ее младшего четырехлетнего сына Андрюши. Этой квоты семья ждала долго (у малыша врожденное заболевание мочеполовой системы). Света сказала: «Я в первую очередь мать, я не брошу ребенка». Она и подумать не могла, что за ней явятся прямо в больницу.
Вместе с ребенком Светлана легла в клинику еще в воскресенье. Следователя об этом уведомила письменно, приложив все медицинские бумаги.
— Как только следователь Дубинский получил их, то тут же отправил в больницу сотрудников ФСБ России для принудительного привода, — рассказывают друзья Светланы. — Врачи были в шоке. Света объясняла чекистам, что ребенок совсем маленький, его нельзя оставлять одного, тем более он панически боится чужих людей. Умоляла, плакала. Доктора за нее просили! Бесполезно…
Мама Светы не могла приехать из Калуги, чтобы побыть с малышом. И так сложилось, что старшего 7‑летнего ребенка в тот день некому было забрать из детского садика (в итоге его взяли к себе на время совершенно посторонние люди). В общем, все в одну кучу… Чего стоило следователю или судье Басманного районного суда Карпову пойти навстречу женщине и не задерживать в этот день? Да ничего.
Доводы следствия вызвали только недоумение: как можно скрыться, если у тебя ребенок на операции, как можно помешать следствию или продолжить заниматься преступной деятельностью, если ты уже не работаешь по «месту преступления»? (Светлана год назад ушла из «Домодедово».) Вот как?
Тришину арестовали в зале суда, несмотря на протесты прокурора…
…В переполненном СИЗО №6, куда ее доставили, Светлане не досталась даже отдельная железная шконка.
— Она рассказывала про холод, про бесконечные раздевания догола, когда заводят-выводят в камеру и из камеры, — плачет мама. — Она там сильно заболела, а лечить стали заочно: не глядя выписали ей антибиотики. Так она за 1,5 месяца пропила три курса сильных препаратов, и ничего не помогло. Когда наконец попала на прием, врач посмотрела и сказала, что лечение было неправильным. Не знаю, что с ней стало бы в СИЗО, если бы Мосгорсуд не отменил решение Басманного суда.
Из СИЗО вышла как будто бы совершенно другая женщина. Болезнь, постоянные страхи за судьбу двух малолетних детей, общение со следователем (он давал понять, что выпустит, как только она согласится сотрудничать и даст показания на владельца аэропорта Дмитрия Каменщика и своих бывших коллег) — она была удручена и перестала улыбаться. Сейчас Тришина на домашнем аресте, общаться с кем бы то ни было, кроме близких и адвокатов, ей запрещено.
— Она оттаяла немного, — говорят они. — У нее появилась какая-то надежда. Но все время повторяет: не понимаю, почему с нами так жестоко поступили?
А старенькая бабушка Тришиной, Раиса Сергеевна Орлова, каждый день спрашивает: «Почему Света не едет меня навестить?». Родные арест Светы от нее скрывают. Берегут. Она ведь прошла все ужасы войны, оккупацию, плен. Всю их семью едва не расстреляли: немцы приказали ее матери — она была председателем колхоза вместо ушедшего на войну отца — согнать всех коров на станцию и погрузить в вагоны для отправки в Германию. А они буренок по лесу разогнали, ни одной не привели. Если бы на следующее утро деревню не заняли партизаны, то не миновать было бы им страшной казни.
Бабушка Светы рассказывает об этом мне и плачет. Но в перерывах спрашивает: «Мною интересуетесь, потому что Светочка многого достигла? Она умница, все ею гордятся, все за нее спасибо говорят…»

Арест второй. Андрей Данилов: «У меня нет подводной лодки»

Бывшего управляющего директора ЗАО «Домодедово Эрпорт Авиэйшн Секьюрити» 48‑летнего Андрея Данилова арестовали 8 февраля. О нем изначально говорили почему-то меньше всего. Что за человек? С каким прошлым? Уж не криминальным ли?



Андрей Данилов находится в изоляторе.
Коллеги Андрея смеются: «Вы что! Он не просто не судим, он настолько законопослушен, что это похоже на манию. И он, наверное, даже фильмы про гангстеров не смотрел. Данилов — душа коллектива аэропорта. Всегда позитивный, всегда благодарный. С такими людьми хочется работать. Им хочется верить».
— А я вот до последнего не верил, что в СИЗО отправят, — вздыхает сам Андрей. — Ну вроде же не сталинские времена. Я изучил пленумы Верховного суда об арестах и был относительно спокоен. Ну никак не подпадаю под категорию тех, кого нужно до приговора в СИЗО отправлять. У меня на руках больной отец. Я у него один остался — мой родной брат трагически погиб. Какая необходимость держать меня в изоляторе до приговора по делу? Пять с половиной лет прошло, я за это время мог бы сто раз скрыться, если бы захотел. Я, наоборот, всегда приходил, когда вызывали, рассказывал все, что знал. Да и если они считают, что можно вот так легко покинуть Россию, то, выходит, они признают: у нас не работает таможенный и пограничный контроль на границе? У меня нет подводной лодки, чтобы скрыться в глубинах, да и человек я небогатый. Так каким образом я сбегу и куда?
В федеральном СИЗО №1 (так называемом «кремлевском централе», для особо опасных преступников) сейчас Андрей зачитывает до дыр Уголовно-процессуальный кодекс. Уже может цитировать наизусть большую часть УПК. Толку от этого пока мало: за решеткой не вступить в дискуссию с судьей. Еще пишет письма отцу и друзьям. Радуется как ребенок каждой весточке от коллег (повторяет: «Надо же, не бросили, не забыли!»).
— У него нижние нары, — рассказывают про его житье-бытье за решеткой члены ОНК Москвы. — С сокамерниками сразу нашел общий язык. На условия содержания не жалуется. Отжимается от пола, ест тюремную баланду.

Арест третий. Вячеслав Некрасов: «Я уволился за месяц до теракта»

Экс-директора аэропорта Вячеслава Некрасова все тот же Басманный суд арестовал 9 февраля. И сразу — в СИЗО. С Даниловым они сидят в одном изоляторе, только на разных этажах. Некрасов изучает огромный фолиант — комментарии к Уголовному кодексу, написанные председателем Верховного суда РФ Вячеславом Лебедевым. Сам пишет кассацию на свой арест, сам готовится выступать в суде в свою защиту.



Вячеслав Некрасов сейчас тоже в изоляторе.
— Почему я тут прожигаю государственные деньги? Я ведь на момент теракта даже не работал уже в аэропорту. Уволился. Я сто раз об этом говорил следователю. Все эти пять с половиной лет ходил на беседы в СК как на работу. Ни на минуту не опаздывал, не говоря уже о том, чтобы скрываться.
Про то, что ему будет предъявлено обвинение, следователь сообщил Некрасову за три дня до ареста. Вячеслав в это время находился в Сочи, но специально прилетел в Москву. Он до последнего не верил, потому пришел на суд без вещей. Потом родным пришлось их передавать уже за решетку…
Что сказать про Некрасова? Стандартное: «не был, не привлекался, не участвовал».
— Сегодня судьи боятся отказать следователю в аресте, даже если отлично понимают, что подозреваемый на свободе ничего плохого совершить не может и не скроется, — говорит юрист правозащитного движения «Сопротивление» Максим Пешков. — И здесь есть только один выход: обжаловать постановление об избрании меры пресечения вплоть до Верховного суда РФ — в действительности почти никто этой возможностью не пользуется, и это весьма странно! Есть четкая технология, как это делать правильно, и это вполне может сам заключенный в СИЗО. Сначала нужно запросить в суде первой инстанции выслать две копии решения — обязательно с синей печатью. Затем подать апелляцию, приложив к ней одну копию. Если апелляционная инстанция откажет, то запросить теперь уже у них две копии этого решения. Следующий шаг — кассация в Мосгорсуде, потом президиум и, наконец, Верховный суд. Путь небыстрый, но если им пойти — можно отучить судей арестовывать всех подряд. А так ведь сколько жалоб на аресты поступает правозащитникам из СИЗО! А когда начинаешь проверять, то до Верховного суда ни один не дошел.
Избрание самой жесткой меры пресечения — заключение под стражу — сегодня самая большая боль, о которой СМИ писали не раз. На днях в МК получили официальный ответ из Мосгорсуда на нашу последнюю статью.
«В газете «Московский комсомолец» (№27069 от 1 апреля 2016 года) размещена публикация «Арестовывают всех подряд: российские суды не исполняют рекомендации ЕСПЧ». Считаем необходимым прокомментировать информацию, изложенную в данной публикации, касающуюся деятельности столичных судов». Представители Мосгорсуда уверяют: в 2015 году суды в 7 раз чаще отказывали в удовлетворении ходатайств о заключении под стражу. Казалось бы, такая цифра! Но вот что за ней стоит, если посчитать число самих отказов?
Итак, в 2014 году судьями районных судов города Москвы было удовлетворено 13 646 ходатайств органов следствия об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу, в 2015 году — 12 758. С продлением арестов картина еще более интересная: за 12 месяцев 2015 года судьями районных судов города Москвы рассмотрено 27 714 ходатайств, из которых удовлетворено 27 480. То есть отказали лишь в 234 случаях! Неужели судьи не понимают, что это мизер?
Цитирую дальше ответ Мосгорсуда: «Необходимо особо отметить, что лица, к которым применяется такая мера пресечения в случае обвинения в совершении ими преступлений средней или небольшой тяжести, как правило, являются гражданами иностранных государств либо гражданами РФ, не имеющими регистрации на территории Москвы и Московской области». А вот теперь официальная статистика, которую на встрече с членами ОНК озвучили в прокуратуре Москвы. 30% отправленных в СИЗО — москвичи, 41% — из других регионов России и только 29% — иностранцы. При этом, по мнению прокуроров, примерно треть арестантов вполне могли бы дожидаться приговора под подпиской или домашним арестом. В этом случае удалось бы справиться с переполнением, которое сейчас в столичных СИЗО составляет 47% (то есть каждый второй арестант, по сути, находится за решеткой в условиях, нарушающих его законные права).
А еще в своем ответе Мосгорсуд настаивает: «Стали гораздо чаще применять альтернативные меры пресечения в виде домашнего ареста и залога. К примеру, количество рассмотренных судьями ходатайств об избрании меры пресечения в виде домашнего ареста в 2015 году увеличилось почти в два раза (с 372 до 701)». Но даже далеко не все из них удовлетворили в итоге судьи. Под домашним арестом в общей сложности оставили всего-навсего 263 человека. Ах, как это несоизмеримо мало по отношению к количеству взятых под стражу!

Арест четвертый. Дело Каменщика прокуратура признала незаконным

Четвертым суд арестовал владельца аэропорта Дмитрия Каменщика. До последнего он публично выступал в защиту сотрудников «Домодедово», разъяснял, почему те не виноваты: «Только в феврале 2014 года в законодательстве появилась обязанность аэропортов досматривать пассажиров на входе в аэровокзал. До этого был предусмотрен только предполетный досмотр для тех, кто уже прошел регистрацию».



Дмитрий Каменщик под домашним арестом.
Сам он вроде как предполагал, что его могут тоже арестовать, и все же, когда это случилось, был неприятно удивлен. Но после суток, проведенных в СИЗО, Каменщику «прописали» домашний арест.
— Но арест со множественными ограничениями, — говорит адвокат Михаил. — Не как было у Васильевой. Каменщику не разрешили даже часовую прогулку. Ему запрещено покидать помещение, общаться вообще с кем бы то ни было, кроме адвоката.
Цитата
«Мы с самого начала занимали позицию, что последствия в результате действий террориста и гибели людей и причинения тяжкого вреда здоровью не являются и не могут являться вмененными действиями в отношении бывших топ-менеджеров «Домодедово» и в отношении конкретно Каменщика».
Заместитель генерального прокурора РФ Владимир МАЛИНОВСКИЙ.
Дело сотрудников «Домодедово», возможно, войдет в историю юриспруденции. Генеральная прокуратура не устает повторять: связи между терактом и действиями работников не усматривается.
— Как судья в отставке, я не могу комментировать конкретные дела, — говорит судья Конституционного суда РФ в отставке Тамара Морщакова. — В целом же скажу, что не знаю, когда бы Генеральная прокуратура делала подобные заявления. Так что это не просто редкий случай, а уникальная история. При такой позиции прокурора дело не может дойти даже до суда. Наше процессуальное законодательство предусматривает, что прокуратура в определенном смысле отвечает за результаты расследования. Именно прокурор утверждает обвинительное заключение, и именно он должен представлять обвинение в суде. Так что прокурор может с самого начала не утвердить обвинение, и дело не будет рассматриваться. И вот именно таких случаев я лично не знаю. А вот ситуации, когда прокурор, который сначала согласился с обвинением, уже в ходе судебного разбирательства поменял бы позицию — с учетом выявленных фактов, новых доказательств и т.д., — были. Суд в таких ситуациях обязан прекратить дело.
Когда только завели уголовное дело, родные и близкие бывших и действующих сотрудников аэропорта недоумевали: был ведь «Норд-ост», был Беслан, но никто и не думал привлекать директоров театрального центра и школы, захваченных террористами. Тогда почему сейчас ответственность за теракт взвалили на руководство «Домодедово»?

ПОЧЕМУ ВЫБИРАЮТ АРЕСТЫ

Мнения экспертов
Бывший следователь по особо важным делам Следственного комитета РФ Андрей ГРИВЦОВ:



— На самом деле, с точки зрения добросовестного следователя, который заинтересован в минимизации собственной технической работы и бессмысленного ожидания в очередях в следственный изолятор, избрание меры пресечения в виде заключения под стражу гораздо менее удобно, чем применение залога или домашнего ареста. Почему? Потому что не нужно в случае избрания менее строгой меры пресечения ездить в СИЗО, занимать очередь с 5 часов утра, ожидать долгой доставки обвиняемого — он сам является в твой кабинет! Не нужно тратить массу времени на подготовку технических документов каждый раз при продлении срока содержания под стражей. В общем, одни плюсы от того, чтобы человек оставался на свободе до приговора. Однако следователи тем не менее идут именно по этому пути. При этом большинство из расследующих экономические преступления прекрасно понимают, что обвиняемый, находясь под домашним арестом, также никуда не скроется, будет исправно являться по всем вызовам и для участия в следственных действиях. Во всяком случае, я пока что ни об одном факте побега из-под домашнего ареста не слышал. Тогда почему следователи настаивают на аресте? Это способ давления в целях получения выгодных показаний. Обвиняемому предлагается: дай нужные показания, и тебя не будут арестовывать, не согласен — посиди и подумай. Многие не выдерживают тяжелых условий в СИЗО и спустя длительное время соглашаются себя оговорить в обмен на свободу. Видимо, по-другому дела расследовать уже мало кто умеет. Обязательно нужно получать признание вины. У меня других объяснений повальному избранию самой строгой меры пресечения в отношении практически всех обвиняемых нет. Иные меры пресечения сегодня практически не применяются, что лично меня просто удручает.

Правозащитник, член Союза писателей России Анна КАРЕТНИКОВА:

— Зачем тогда практикуется тотальное взятие под стражу? Теперь, после долгих лет работы в СИЗО, мы можем с уверенностью сказать: чтоб сломить, заставить признать вину, не испортить статистики, сделать план по переданным в прокуратуру делам и обвинительным приговорам.
Помещение человека в СИЗО — само по себе чудовищное давление. Еще вчера свободный и социализированный, привыкший к своей самостоятельности и поддержке друзей и близких человек оказывается в совершенно непривычных, диких для себя, прежнего, условиях, он попросту «выпадает из реальности». Чтоб вызвать врача и получить таблетку анальгина, теперь ему придется не протянуть руку к телефону или аптечке, а неделями писать заявления и стучать в дверь, за которой никого нет. Спать придется по очереди на тощем матрасе на одной кровати с сокамерником, а то и двумя, иногда — на полу, тапочки для душа раз в неделю и стрижка ногтей станут неразрешимой проблемой, грубость сотрудников уронит до нуля самооценку и чувство собственного достоинства, сентенции о правах человека вызовут хохот товарищей по несчастью, запах еды порой ввергнет в ужас, сломавшаяся в руке алюминиевая ложка никогда не будет заменена. И это еще хорошо, если криминалитет, воспользовавшись твоей доверчивостью и незнанием местных законов, не выставит тебя на счетчик, не начнет запугивать и вымогать деньги от родственников. Нездоровая пища разрушит зубы, а тусклый свет вскоре испортит зрение. В этой обстановке заключенный может провести месяцы, а то и годы.



Столичные изоляторы переполнены на 47%.
Человек, впервые попавший в СИЗО, полностью деморализован. Он готов к сотрудничеству со следствием, даже если он трижды невиновен, лишь для того, чтоб эта, чуждая и дикая для него, ситуация хоть как-то завершилась. Человек, оказавшийся в СИЗО, неспособен в большинстве случаев осуществлять свое право на защиту. Отчасти его могут защитить его адвокаты. Но у большинства арестантов оплаченных по договору адвокатов нет. Адвокаты по соглашению, «государственные», — фикция, не защищающая обвиняемых, а обслуживающая интересы следствия. Сам обвиняемый в неволе не в состоянии, как правило, выпросить у тюремщиков лист бумаги и ручку, на каковые не выделяются ФСИН необходимые средства, чтоб написать апелляционную жалобу на арест и ходатайство следователю о вызове свидетелей. А следователь не приходит месяцами. Он придет лишь для того, чтоб сообщить, что дело передано в прокуратуру и необходимо ознакомиться с его материалами. Затем арестанта станут вывозить в суды. Его будут выгонять из камеры без завтрака в шесть часов утра, четыре или пять часов он проведет в душной прокуренной «сборке», где нет возможности не только работать с документами, а даже просто присесть, вдохнуть воздуха, его посадят в душный или холодный в зависимости от времени года автозак, провезут по пробкам через весь город, с заездом в разные суды и изоляторы, разденут догола, его в лучшем случае обыщет, а в худшем — изобьет дубинками и шокерами судебный конвой, у него не будет возможности развести кипятком свой ИРП — индивидуальный рацион питания, «сухпай», — и хоть как-то пообедать, его сунут в клетку или пластмассовый «аквариум», а уж оттуда он каким-то образом будет вынужден осуществлять свое право на защиту, при этом адвокату, если он есть, запретят к подсудимому приближаться и обмениваться репликами вне зоны слышимости конвоиров, как это случается часто. Арестанта, проделавшего аналогичный обратный путь, возвратят в камеру в два часа ночи, и в шесть утра все начнется сначала. Судья увидит грязного — времени хоть омыться горячей водой не было, потому что воду на ночь отключили, — измученного, нечесаного, невыспавшегося — свободных спальных мест не было — подсудимого, производящего наихудшее впечатление, неспособного связать двух слов, в рваной одежде — нитки и иглы, предусмотренные законом, во многих СИЗО отсутствуют: нет финансирования. Судья презрительно посмотрит на такого арестанта: настоящий злодей, зря ведь не обвинят, выглядит-то так безобразно… а пахнет… и все руками машет и заикается вместо блистательно выстроенной линии обвинения или защиты, как оно прописано в трудах светил юстиции девятнадцатого века. А прокурор — он в галстуке и выглаженном костюме. Следователь — свежевыбрит. И не перекошен от зубной боли. И предыдущей ночью спал дома на диване. И судье станет все понятно. И он вынесет обвинительный приговор. И никто из них не испортит статистики обвинительных приговоров. Даже по тем арестантам, что останутся тверды до последнего и вину свою не признают, если виновными себя не считают. Но только большая их часть сломается на предыдущих этапах. Только ради того, чтоб эта страшная круговерть остановилась. Куда угодно — только отсюда. Где есть свет, доктор, горячая вода, своя кровать, лекарства, ручка, бумага. Ради этого стоит признать вину. Только чтоб закончился кошмар. Водворение в СИЗО — форма давления на подследственного, растаптывания и уничтожения его воли защищать себя, ограничения его возможностей самозащиты, апофеоз палочной системы и обвинительного уклона. Это делается с иезуитским изяществом, чаще без пыток и избиений, если сами такие условия содержания не считать пыткой. Признай вину — и уйдешь отсюда. Хоть куда-нибудь, но только отсюда. Признай вину — и все закончится относительно быстро. За несколько месяцев, а не лет.