Кто наживается на нелегальной мобильной связи в российских тюрьмах?

На сегодняшний день, следователи имеют право запретить подследственным легально звонить на волю — эксперты расценивают это как способ давления, который даже может быть приравнен к пытке. Как рассказали правозащитники и бывшие заключенные, администрации колоний тоже манипулируют осужденными, ограничивая их в законных звонках.

В результате «тюремный контингент» вынужден пользоваться нелегальной связью.
В День прав человека, 10 декабря, член Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) Ева Меркачева на заседании Совета по правам человека (СПЧ) попросила президента Владимира Путина поддержать законопроект, призванный облегчить жизнь арестантов. Среди прочего он предлагает дать содержащимся в СИЗО людям право на звонки и свидания с близкими без разрешения следователя. Также предлагается изымать у заключенных переписку только по решению суда.
Законопроект с поправками к закону о содержании под стражей был внесен в Госдуму с подачи СПЧ депутатом Иваном Сухаревым (ЛДПР) в конце октября 2020 года. В пояснительной записке говорится, что принятие поправок «создаст разумный баланс между интересами предварительного расследования и принципом недопустимости произвольного нарушения права на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, закрепленного в ст. 23 Конституции РФ».
По мнению Евы Меркачевой, следователи используют право запрещать звонки и свидания для давления на обвиняемых — они много месяцев не могут легально связаться с родными. Такой необоснованный запрет на звонки член ОНК приравнивает к пытке.

Правозащитник Ева Меркачева
«Два года назад я рассказывала вам, что люди годами сидят в СИЗО, не видят близких, не могут им позвонить,— напомнила президенту госпожа Меркачева.— Следователь использует это как манипуляцию. Он так и говорит: «Дашь признательные показания — тогда я разрешу тебе позвонить больной онкологией матери», «Пойдешь на сделку со следствием — я разрешу тебе увидеть ребенка»».
Напомним, что бывшему корреспонденту “Ъ” Ивану Сафронову, обвиненному в июле 2020 года в государственной измене, следователи до сих пор не дают позвонить родным и даже не разрешили поздравить мать с юбилеем.Владимир Путин согласился, что такие запреты не должны быть «инструментом манипуляций» и эту норму «надо либерализировать». Ева Меркачева рассказала “Ъ”, что сейчас вместе с единомышленниками добивается скорейшего рассмотрения законопроекта. Впрочем, она не испытывает иллюзий и ожидает «сильного лобби» со стороны силовиков, которые будут противодействовать принятию такого закона.
Ведь тогда они потеряют влиятельный инструмент давления на заключенных,— пояснила член ОНК.— В каждой второй камере, которую я посещаю, мне рассказывают, что следователи используют запрет на общение заключенных с родными в СИЗО как давление».
Госпожа Меркачева напомнила о случае, когда в московский СИЗО попала мать двоих детей, у которых диагностированы расстройства аутистического спектра. Следователь не разрешал ей позвонить родственникам даже для того, чтобы объяснить, как правильно заботиться об особых детях. «Хорошо, что гражданское общество за нее вступилось и женщину отпустили под домашний арест,— рассказала правозащитница.— Еще один заключенный в СИЗО «Лефортово» три года не мог поговорить со своими детьми. Когда ему через суд разрешили позвонить, он, разговаривая с ними, разрыдался».

«Я считаю это пыткой»

Если в СИЗО разрешение на звонки по телефону выдает следователь, то в исправительной колонии (ИК) — начальник учреждения. В Федеральной службе исполнения наказаний (ФСИН) рассказали “Ъ”, что заключенный должен подать заявление, в котором указаны адрес абонента, его телефонный номер, язык беседы и ее время. Звонить можно любому человеку, необязательно родственнику.
Правила внутреннего распорядка обещают каждому осужденному неограниченное число телефонных переговоров длительностью до 15 минут каждый — правда, только в нерабочее время. Отказать в звонке могут «разве что по техническим причинам». При этом сотрудник ИК имеет право присутствовать при сеансе связи и контролировать его, например прерывать беседу. Под переговорный пункт отводится отдельное помещение, разговор оплачивают сами осужденные или их абоненты, а вот переводчика обеспечивает колония за счет государства. Как признаются в ФСИН, искать его могут долго.
Представители службы заверили “Ъ”, что связаться с родными позволяют всем прибывшим в ИК осужденным — кроме тех, кто нарушал режим во время этапа.Кроме того, права на телефонный звонок лишены люди, которых поместили в штрафной изолятор или помещение камерного типа. Но «в исключительных случаях», обещают в ФСИН, и они могут поговорить с родными.
Тем не менее правозащитники и бывшие осужденные сообщили “Ъ”, что люди в местах лишения свободы часто лишены даже гарантированной им возможности связаться с внешним миром. Это происходит, когда администрация пытается оказывать на них давление. Например, недавно адвокат Даниил Берман рассказывал “Ъ”, что его подзащитной, заключенной мордовской ИК-2 Анне Гайдуковой, не дают возможности связаться с родными после жалоб на «рабские условия труда».
В результате арестанты и заключенные вынуждены пользоваться нелегальной мобильной связью, доставая телефоны через самих сотрудников учреждений и другими незаконными путями. Они делают это, несмотря на серьезный риск. Ведь даже найденная при досмотре сим-карта — это нарушение, почти гарантированно отдаляющее человека от освобождения.
Недавно в СИЗО №6, единственном женском изоляторе в Москве, женщина попала в карцер за то, что у нее нашли мобильный телефон,— рассказала Ева Меркачева.— И она призналась мне: как только выйдет из него, первым делом будет пытаться достать новый телефон. У нее двое детей, пожилая мама, она не может им не звонить».
Да, использование нелегального в СИЗО телефона — правонарушение, признает правозащитница. «Но с моральной точки зрения правильно ли лишать ее возможности общаться с детьми и родителями? — задается вопросом госпожа Меркачева.— Повторюсь, некоторые люди в СИЗО годами не могут связаться с близкими. Я считаю это пыткой».

«Если смартфон хороший, то и блатные могут отжать»

Александр Марголин отсидел три с половиной года по «болотному делу» (по версии следствия, на акции 6 мая 2012 года он повалил полицейского на землю и нанес ему несколько ударов ногами). Он рассказал, какие возможности связаться с близкими есть у заключенных в трех московских СИЗО и ИК-6 Рязанской области. «Из СИЗО можно легально звонить, но я никогда этого не делал. Хотя видел арестантов, которые этой услугой пользовались,— вспоминает господин Марголин.— Там нужно писать много заявлений, но это не значит, что на них ответят». Нелегальный телефон приходил в СИЗО по «дороге» — так называется межкамерная связь, которую заключенные поддерживают с помощью веревок, протянутых от окна к окну.
Время от времени удавалось затягивать телефон надолго. Но бывало, что они сразу «отлетали» после шмона, то есть их во время досмотра отбирали сотрудники»,— объясняет бывший «болотник».
Впрочем, отобранные при шмоне мобильные телефоны иногда можно выкупить обратно. «Вот отбирают надзиратели найденный в камере телефон. По правилам они должны отнести его начальству и писать бумаги, да еще за спасибо,— поясняет господин Марголин.— А оно им надо? Еще и объясняться, как этот «запрет» в «хате» оказался. Лучше ведь раз в неделю взять 500 руб. от заключенных. Особенно в лагере, ведь в деревнях, где живут сотрудники, даже 10 тыс. руб. хорошей зарплатой считаются».
Обвиняемый в участии в массовых беспорядках на Болотной площади 6 мая 2012 года Александр Марголин перед оглашением приговора, 2014 год
В лагере, по его словам, был официальный телефон, но доступны были и нелегальные. Их осужденным передавали сотрудники учреждения. «Тогда это стоило от 3 тыс. руб. и выше,— пояснил Александр Марголин.— Нынешних цен на такую услугу я не знаю, но уверен, что с тех пор они выросли». Для сотрудников колонии передача телефонов заключенным — услуга рискованная, часты случаи, когда охранники сами попадают за это в тюрьму.
Тем не менее собеседник “Ъ” видел в колонии даже айфоны. Но тут возникает другая опасность: «Если смартфон хороший, то и блатные могут отжать».Нелегальная связь — дело непредсказуемое. «Бывает, люди платят каждой смене сотрудников колонии так называемую абонентскую плату — и эти смены телефоны не отбирают,— говорит Александр Марголин.— Но это не значит, что их не отберут опера. Бывает, что отбирают прямо у человека, а бывает — вытаскивают из «курка», тайного места в камере. Это происходит почти всегда, если кто-то стуканул, а это в местах лишения свободы делают многие и увлеченно».

«Короче, я сделал реально сейф»

О том, на какие ухищрения идут заключенные, чтобы сделать тайник, подробно рассказал Дмитрий (имя изменено). Он прямо из колонии ведет Telegram-канал «Житель МЛС». Вот его рассказ с некоторыми сокращениями.
«На постройку «курка» для телефона я потратил кучу сигарет, времени и нервов. Сигареты шли на оплату: за поиски металла подходящей площади и толщины, за сварку, за вынос получившегося тайника «петухами» в мусорной телеге с промзоны.
Пока на соседнем бараке шел ремонт, за три пачки сигарет строители больше месяца давали мне один из своих перфораторов, и я тайком заносил его на свой барак. Вся «локалка» уходила, я занавешивал свой «проходняк» ширмой из простыней, чтобы кто-то даже случайно не спалил точное место.
Затем выставлял остававшегося в бараке дневального «на палево», предупредив, чтобы он не подходил, а издалека кричал в случае захода *** (сотрудников ФСИН) или возвращающихся зэков. Расплачивался с ним сигаретами.
Другой дневальный за ту же «валюту» прикрывал мое отсутствие на утренних проверках.

Некоторые заключенные делают в своих камерах тайники и даже настоящие сейфы
Сворачивал матрасы с нижних шконок и убирал их наверх, чтобы не запылились. Расстилал на пол тряпку, чтобы на нее падала бетонная крошка. Снимал робу, чтобы она не запылилась, и ждал, пока наверху начинали работать другие, легальные перфораторы строителей. Только после этого я врезался своим перфоратором в стену. При первом же «палеве» я резко прятал перфоратор, тряпкой протирал всю пыльную поверхность, открывал окошко, задвигал тумбочку обратно к батарее, раскатывал матрасы и надевал робу.
Короче, я сделал реально сейф. Более того, подстраховался и сделал «отводняк»: для отвода глаз прикрыл «курок» фальшивым тайником, куда положил дешевую сломанную трубку. Настоящий телефон был спрятан уже за ним.
«Курок» казался мне надежным, сделанным в неожиданном месте, со сложным устройством и «отводняком». Случайно попасть в поле зрения проверяющих он не мог. Его по-любому кто-то слил. Понять, кто это был, я до сих пор не могу».
По словам Дмитрия, новый телефон в его колонию могут довольно быстро, в пределах двух недель, доставить по воздуху, то есть дроном. Это стоит 10 тыс. руб., но здесь велик риск неудачи. Другой, более надежный способ (подробностей он не раскрыл) обойдется в 7 тыс. руб., но «запрета» придется ждать от месяца до трех. Самый быстрый вариант — заплатить 10 тыс. руб. за «ноги», то есть непосредственно сотруднику ФСИН. Тогда телефон появится уже через пару дней. Но таких «курьеров» рано или поздно ловят, после чего на рынке нелегальной доставки надолго воцаряется затишье.

«Из соседней «хаты» после отбоя передавали мобильник»

Фигурант дела о протестах из-за выборов в Мосгордуму 2019 года Айдар Губайдулин почти месяц провел в СИЗО №3 «Красная Пресня». На акции протеста он бросил пластиковую бутылку из-под минералки в сотрудника Росгвардии, чем «причинил ему физическую боль». 19 сентября 2019 года ему изменили меру пресечения на подписку о невыезде, после чего господин Губайдулин покинул Россию и попросил политического убежища в Литве.
На карантине (помещение, где первые две недели содержатся новые арестанты.— “Ъ”) была нелегальная мобильная связь. Из соседней «котловой хаты» почти каждый день после отбоя передавали мобильник»,— вспоминает он.
«Котловая хата», объясняет господин Губайдулин,— это камера, в которой обычно сидят только «второходы», то есть уже имеющие судимость. «Через нее в СИЗО передают большие передачки, например сахар, чай, конфеты, сигареты. Оттуда все это распределяется по другим камерам,— пояснил мужчина.— Обычно там сидят люди из воровской иерархии, то есть «бродяги», «стремяги», «воры». Как правило, в каждом корпусе есть такая «хата»».

Обвиняемый в применении насилия в отношении полицейского на несанкционированной акции 27 июля 2019 года в Москве Айдар Губайдулин во время заседания Мещанского районного суда
«Потом меня перевели в обычную «хату», но мой корпус был в «заморозке», так что мобильников у нас не было,— рассказал господин Губайдулин.— Некоторые корпуса в СИЗО «морозят» — пристальнее следят, чаще делают обыски, чтобы изъять запрещенные предметы. Скорее всего, подозреваемого в терроризме, экстремизме именно в такой корпус и посадят. Политических тоже туда сажают».
По словам господина Губайдулина, после карантина арестованным разрешалось написать заявление о предоставлении звонка. Он этой возможностью не воспользовался.

«Канализация ведь тоже средство общения»

Бывший студент Львовского национального университета, а сейчас украинский правозащитник Юрий Яценко провел в общей сложности девять месяцев в СИЗО Курска и Белгорода. Он был задержан в мае 2014 года в Курской области из-за «некорректно указанной цели визита в Россию». Ему присудили штраф и выдворение из страны, но когда сотрудникам ФСБ стало известно об участии студента в киевском Евромайдане, в его сумке нашли 40 г охотничьего пороха и предъявили обвинение в хранении боеприпасов (ст. 222 УК РФ).

Украинский правозащитник Юрий Яценко
Сам господин Яценко утверждает, что порох ему подкинули и якобы требовали сознаться в намерениях организовать «майдан» в России. В марте 2015 года господина Яценко приговорили к двум годам лишения свободы, но потом апелляционная инстанция смягчила приговор до девяти месяцев, и осужденного освободили «за отсиженным».
Три месяца в белгородском СИЗО я сидел в камере один, нелегальной связи не было. Если бы ко мне, например, применяли пытки, то я никак не смог бы сообщить об этом во внешний мир,— говорит мужчина.— Но если поддерживать отношения с другими арестантами, то всегда можно попросить передать какую-то информацию родственникам».
По его словам, в курском изоляторе заключенные передавали друг другу письма, книги и продукты через те самые «дороги». В белгородском же изоляторе этой возможности не было: «Обыски в спецблоке по три раза в день, надо мной находились две камеры видеонаблюдения. В феврале установили «домофон», из которого постоянно раздавалось: «Яценко, отойдите от окна», «Яценко, отойдите от раковины». Канализация ведь тоже средство общения между зеками. Откручиваешь раковину, кричишь в трубу слива — слышат все этажи. Вызываешь нужную камеру и нужного человека, очень удобно. Это легко проверить в любом доме, просто не все знают».

«Системе ФСИН выгодно держать этот черный рынок»

«В большинстве московских СИЗО есть мобильники,— утверждает Айдар Губайдулин.— Разве что в «Лефортово» нет, фээсбэшном СИЗО, там за этим строго следят. Но я слышал, что сейчас ФСИН планирует ставить везде глушилки. Так что все будет плохо». Александр Марголин в нелегальной связи видит больше плюсов, чем минусов: «Как осудить то, что человек услышал маму по телефону? Которая его давно ждет и, может, не дождется никогда?» Хотя он же признает, что некоторые заключенные используют телефоны для мошенничества или чтобы «разводить женщин на свиданки-передачки».
Действительно, в октябре 2020 года ФСИН в очередной раз заявила о намерениях ликвидировать работу фальшивых банковских колл-центров, ведущих свою деятельность из мест лишения свободы. По подсчетам ФСИН, на установку техники, способной ситуативно генерировать помехи сотовой связи, потребуется 3 млрд руб. из бюджета. Однако, как ранее рассказывал “Ъ”, компании в сфере информбезопасности отнеслись к этой идее скептически, так как тюремные колл-центры «начали переезжать на волю», а должное покрытие территории спецучреждения, особенно в густонаселенных районах, обеспечить трудно. Пока что, как сообщили “Ъ” в ФСИН, конкретных шагов в этих целях ведомство не совершало.
Ева Меркачева рассказала “Ъ”, что несколько лет назад ФСИН уже пыталась установить в московских СИЗО такие глушилки, но эксперимент провалился:«Операторы сотовой связи стали подавать иски на ведомство, так как связь пропала во всем округе в районе СИЗО. Действие глушилок оказалось невозможно ограничить конкретными пределами». По ее наблюдениям, в Москве всего два следственных изолятора из восьми очищены от нелегальных мобильных телефонов: «Это СИЗО №1 «Кремлевский централ» и «Лефортово». И этот факт подтверждает, что все зависит от администрации СИЗО: если сами сотрудники этих учреждений не захотят, никто не сможет пронести мобильный».
Дмитрий рассказывает, что получил сообщение от человека, который недавно освободился из московского СИЗО. Он провел срок ареста в хозбанде — так называются заключенные, которые выполняют работы по хозяйственному обслуживанию учреждения и за это пользуются определенными неформальными привилегиями со стороны администрации. По его словам, с августа 2020 года «начались жесточайшие шмоны, стабильно раз в две недели, за заход забирали по 200 трубок». «Нашу хозбанду раньше не трогали никогда, но тут страдать начали все, шмоны заходили уже и к нам в отряд,— рассказал собеседник Дмитрия.— Уже перед моим освобождением в СИЗО приехали специалисты, которые ходили с аппаратом, позволяющим видеть активные в сети сотовые устройства. Похоже, столица будет первым «замолчавшим» регионом в архипелаге (ФСИН.— “Ъ”)».
Заключенным не нужны были бы нелегальные мобильные телефоны, если бы им эту связь обеспечивали законно, как это прописано в правилах, считает адвокат Даниил Берман, сотрудничающий с «Русью сидящей»(закон обязывает “Ъ” сообщить, что это проект Благотворительного фонда помощи осужденным и их семьям, который был внесен Минюстом в реестр так называемых иностранных агентов). «В первую очередь они хотят говорить с детьми, родителями, близкими,— рассказал адвокат.— Я не очень понимаю, почему нельзя дать людям возможность нормально общаться с внешним миром, если переговоры полностью контролируются. Осужденные вынуждены добывать телефоны с воли, чтобы поговорить с близкими. А самой системе ФСИН выгодно держать этот черный рынок, так как в любой колонии на этом дефиците общения нелегально обогащается ее администрация».
«Если *** (сотрудникам ФСИН.— “Ъ”) действительно будет нужно, то большую часть телефонов они и так с легкостью заберут,— уверен Дмитрий.— Но если в местах лишения свободы пропадет мобильная связь, мы в лагерях нашей и без того полуфеодальной местами страны откатимся еще на 50 лет назад. То есть досуг будет проводиться так, что сами *** (сотрудники ФСИН.— “Ъ”) будут не рады».
Пока что Ева Меркачева продолжает биться за звонки из СИЗО: «После множества обращений перед самым Новым годом наконец разрешили созвониться с родными Сергею Фургалу (экс-губернатор Хабаровского края, арестован в июле 2020 года по обвинению в причастности к убийствам.— “Ъ”). Он в первый раз поговорил с сыном, успокоил его, сказал: «Все со мной в порядке»».
«Если сотрудники органов опасаются, что человек передаст по телефону какую-то вредящую следствию информацию — поймайте его на этом и тогда накажите,— считает госпожа Меркачева.— В СИЗО сидят люди, вина которых еще не доказана, почему их лишают возможности звонить?»