Как иностранцы сидят в российских колониях? Что они говорят о своем тюремном опыте?
«Лента.ру»: суды в России стали чаще выносить приговоры иностранцам
В России стали чаще судить иностранцев. В 2023 году приговоры получили 20,5 тысячи граждан СНГ, 913 граждан других стран и примерно столько же лиц без гражданства. Эти цифры стали самыми высокими за последние три года: по данным статистики, число приговоров, вынесенных иностранцам в России, выросло на 2,6 процента. Чаще всего они попадаются на подделке документов, кражах и незаконном обороте наркотиков. Корреспондент «Ленты.ру» Владимир Седов отправился в одну из колоний Мордовии и пообщался там с осужденными иностранцами, которые рассказали, как мечта о новой жизни в России привела их на тюремные нары.
Путь до мордовской колонии, где вместе с другими заключенными отбывают свои сроки иностранцы, не близок: вначале несколько часов на поезде из Москвы до поселка Потьма, затем около 40 минут на машине до поселка Явас, а оттуда еще около получаса — до поселка Озерный, где находится исправительная колония № 17 (ИК-17).
Сегодня в колонии находятся заключенные самых разных рас, национальностей и вероисповеданий. Их менталитет и национальные традиции порой сильно отличаются и руководству колонии приходится это учитывать. Однако, по словам начальника ИК-17 Ивана Журавлева, несмотря на культурные и религиозные различия, правила внутреннего распорядка одинаковы для всех и никаких исключений для арестантов не делают.
Мы перемешиваем осужденных в отрядах, не даем им сбиваться в анклавы по национальному или религиозному признаку. И мусульмане, и христиане, и атеисты вынуждены учиться и работать вместе. Надо сказать, что наши российские заключенные помогают им адаптироваться. Когда иностранец приезжает, ему быстро объясняют, какие тут правила и, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Основная проблема в таких интернациональных колониях — это языковой барьер: кому-то из иностранцев уже довелось пожить в России до ареста и овладеть языком, а кто-то умудрился попасть за решеткой уже через несколько дней после прибытия в страну. Правда, прежде чем отправиться в колонию арестанты попадают в СИЗО, где так или иначе успевают пройти начальный курс русского языка.
Бангура Абу Бакар Сантигие: Я родился в 1995 году во Фритауне — столице Сьерра-Леоне, полуторамиллионном африканском мегаполисе. С юных лет я увлекаюсь музыкой, сочиняю стихи и музыку. У себя дома я много раз участвовал в рэп-баттлах, а до отъезда в Россию даже выпустил свой первый альбом из восьми треков.
Я хотел получить высшее журналистское образование, поэтому поступил в Российский университет дружбы народов (РУДН). Мне дали визу, я приехал в Москву и поселился в общежитии. В столице меня искренне восхитила Красная площадь. Но вот с языком поначалу было сложно: я наивно думал, что все в России понимают английский.
Дело в том, что у нас в Сьерра-Леоне люди владеют английским наравне с коренным языком. Но здесь все оказалось иначе: я помню, как на меня с удивлением посмотрели дворники, когда я к ним обратился.
В России по-настоящему осознаешь, что такое холод. У нас во Фритауне все иначе: круглый год жарко, это город постоянного праздника — тусовок, футбола и музыки. У нас другой менталитет — все очень открытые, по-своему доверчивые и простые. И мы чуть меньше думаем о завтрашнем дне
В России же чувствуется суровость в людях — тут лучше следить за словами и думать над поступками. Тебя всегда оценивают, поэтому нужно быть начеку. В РУДН я учился на вечернем отделении, где было много моих земляков. Мы сдружились с ребятами из других стран Африки — Египта и Ганы, общались, отдыхали в клубах и употребляли запрещенные вещества.
Бангура Абу Бакар Сантигие
Фото: Владимир Седов / Лента.ру
Мы знали, что в России марихуана запрещена, но не думали, что за ее покупку можно так надолго лишиться свободы. У нас на родине она тоже под запретом, но это запрет формальный. В Сьерра-Леоне, даже если полиция поймает вас с десятками килограммов марихуаны, вы получите год-полтора.
Меня предупреждали, что с наркотиками надо аккуратнее, но я не придавал этому значения. И вот мы с товарищем как-то поехали покупать марихуану себе и друзьям, решили взять где-то около 25 граммов. Я сидел в машине, слушал в наушниках музыку, как вдруг стекло разлетелось, меня вытащили и положили в снег.
Один сиделец, долго живший в Таиланде и знавший английский язык, разъяснил мне, что можно, а что нельзя делать в СИЗО: велел держать свои секреты при себе, не просить помощи у других и не играть в карты — так можно сделать свое положение еще хуже, особенно если нет возможности гасить карточный долг
Еще один хороший человек — помню, его звали Игорь — очень помог мне: он сказал, что первый раз в жизни у него появился темнокожий друг. В СИЗО я прибыл без вещей, и он попросил свою маму прислать мне теплую одежду. Я поначалу отказывался, говорил, что привык к трудностям и смогу с ними справиться.
Но Игорь объяснил, что здесь — Россия, и я еще не понял, с чем столкнулся. Его мать привезла мне передачу с теплым вещами, едой, зубной щеткой и пастой. Это было до слез приятно.
Заключенные исправительной колонии, где содержатся иностранные граждане, на богослужении в католическом храме Святого семейства
Фото: Илья Питалев / РИА Новости
Через три месяца после моего задержания прибыли сотрудники посольства. В СИЗО мне сделали номер, через который я мог связаться со своей семьей. Конечно, первый разговор был непростым, я не смог говорить с мамой и все объяснил отцу. Мы переписываемся регулярно. При этом мои друзья и знакомые до сих пор думают, что я учусь в России.
В колонии намного лучше, чем в СИЗО, — на тебя не давят стены. Когда я приехал, сразу пошел работать в пекарню, это одно из немногих мест, где всегда тепло. Я сплю здесь в теплых штанах под одеялом. Сотрудники колонии всегда поражаются, что я одет во все, что можно, и мне не жарко
В колонии распорядок простой: в шесть утра подъем, умылся — и на зарядку, затем завтрак — и на работу. В семь вечера закончил работу, помылся и, если хочешь, идешь смотреть телевизор. Я держу себя в форме и занимаюсь спортом: у нас есть площадка с тяжестями и турниками.
Конечно, еще читаю, в основном на английском. На русском пробовал, но пока не могу — одно мучение: мой уровень языка не дотягивает до нормального уровня чтения. Зато я свободно говорю и могу спокойно вести с вами беседу. А еще я овладел искусством пекаря, и это ценно: у нас в Сьерра-Леоне дефицит пекарей и кулинаров.
Мало кто может испечь хороший хлеб и тем более сделать пирожки. Поэтому, когда я вернусь домой, вполне смогу печь хлеб, а то и заняться русской кухней. Когда я работал на кухне в колонии, так поднаторел в приготовлении борща, что теперь многие, кто работает там, зовут меня проверить его вкус.
Пару раз меня нарочно провоцировали, используя эти слова, но это была такая, как у вас говорят, проверка на вшивость: хотели увидеть, как я отреагирую.
Бангура Абу Бакар Сантигие
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
Обычно я спокойно объяснял: брат, я не раб, и звать меня так нельзя — я такой же, как ты, но с другим цветом кожи, ты можешь называть меня Абу. Люди всегда признавали мою правоту. Бывало, порой даже подходили и извинялись за то, что говорили раньше. Порой кто-то от неожиданности, завидя меня, удивляется: мол, ничего себе — негр, или ничего себе — черный!
Но это не потому, что меня хотят обидеть. Просто они не думают, что это может быть обидно. Впрочем, констатацией факта вообще обидеть нельзя, ведь у меня действительно черная кожа.
Что касается сотрудников СИЗО и колонии, то им, как мне кажется, вообще не присущ расизм. Через них проходит множество заключенных самых разных национальностей, и они самые толерантные люди на земле
Я в колонии уже шесть лет, давно не видел родных. Сейчас очень тяжело: я много думаю о своих планах и о том, как помочь семье после возвращения.
Он [Бангура Абу Бакар Сантигие] долго в нашем учреждении, сначала был пекарем, редко общался с администрацией и довольно плохо понимал язык. После того как его сделали дневальным, он стал чаще общаться с администрацией и лучше понимать язык. Сейчас заключенный встал на путь исправления — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Нгуен Ла Куи: Мне 36 лет, я родился в городе Ханой. У нас очень красивая страна, и люди в ней хорошие — там остались мои родители, двое детей и жена. Моя семья всегда жила небогато, на жизнь зарабатывала своим трудом. У родителей был небольшой бизнес — маленькая ткацкая фабрика по производству одежды.
Однако в 2012 году ее пришлось закрыть — дела не шли. Я окончил строительный университет и получил специальность инженера, но по профессии работал всего лишь два года. За это время мы успели построить одну маленькую школу.
Нгуен Ла Куи
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
В 2014 году моей семье понадобились деньги, и я приехал в Россию на заработки. Во Владимире мы шили одежду, работа была непростая, но стабильно приносила доход. Дела налаживались, удавалось кое-что отправлять домой. Во Вьетнаме заработать куда сложнее, это получается далеко не всегда, даже если ты трудишься.
Во Вьетнаме важной частью традиций является помощь близкому. Когда семья Нгуена оказалась в нужде, двоюродная сестра, которая была замужем за земляком, работавшим на производстве одежды во Владимире, пригласила его в Москву на заработки.
Нгуену доверяли, поэтому поручили собирать выручку с продавцов, которые торговали пошитыми вьетнамцами вещами. Однако Нгуен страдал игроманией и нередко утаивал часть выручки, а затем спускал ее в игровых автоматах. Однажды Нгуена заела совесть, и он признался во всем мужу двоюродной сестры, надеясь, что тот примет его раскаяние и простит.
Однако тот вскипел, потребовал немедленно вернуть деньги и в какой-то момент ударил Нгуена. Последний впал в ярость, выхватил из кармана нож и нанес земляку удар в шею. Позже Нгуен попытался имитировать ограбление: он рассказал полиции, что на них с родственником напали грабители, однако ему не поверили. Вскоре на допросах Нгуен признался в содеянном.
Я много думал о своем преступлении. Мне тяжело об этом говорить. Меня приговорили к восьми годам лишения свободы, и я считаю, что это справедливо. В ИК-17 я единственный вьетнамец, уже несколько лет не говорил на родном языке. Раньше русским я почти не владел, однако сейчас многое понимаю, хотя и не могу объяснить.
Пацаны здесь хорошие: мне помогали, объясняли жестами, иногда рисунками, особенно если я что-то случайно нарушал или делал неверно. Я понял среду, в которой нахожусь, разобрался в правилах внутреннего распорядка, а также осознал, что можно, а что нельзя делать и говорить.
Нгуену Ла Куи тяжелее всех: его родной язык здесь никто не знает. Он очень хорошо работает, весь отдается труду. Впрочем, скажу по опыту: большинство выходцев из азиатских стран — очень трудолюбивые люди — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Наш конвейер производит по две-три тысячи курток за месяц. На заработанные деньги я покупаю маленькие радости — сигареты, чай, кофе и сладкое. После рабочего дня люблю смотреть телевизор и играть в судоку, мне очень нравится эта игра. С чтением, к сожалению, очень сложно. В местной библиотеке на вьетнамском языке было только две книги, их я прочитал по многу раз.
Заключенные в исправительной колонии Республики Мордовия
Фото: Михаил Воскресенский / РИА Новости
Я часто думаю о доме, о том, как встречусь с женой и детьми, о нашем разговоре: он будет непростым, но у меня много времени, чтобы к нему подготовиться. Жить надо с осознанием текущего момента. Я понял, куда течет река, в которой я оказался, не нужно противиться — таков мой путь, он привел меня в это русло. Пока выбраться отсюда нельзя.
Значит, нужно плыть по течению, соблюдая правила, чтобы однажды встретить на том берегу свободу и тех, кого любишь
С семьей я связь не поддерживаю — таково мое решение. Пока мне просто нечего сказать жене и маленьким детям. Врать я не могу: если они спросят, где я, то придется сказать, а я не хочу этого делать. Время для этого разговора придет, когда я буду на воле. Очень надеюсь на условно-досрочное освобождение (УДО), но не знаю, получится или нет.
Боян Вулович: Я родился в городе Иваница. Моя мать работала швеей, а отец занимался древесиной, из которой делали мебель. Мы жили там, пока не начались бомбардировки НАТО, — мне было тогда девять лет. Я был дома с братом и матерью, вдруг завыла сирена, мать схватила нас — и мы побежали в подвал.
Не могу сказать, что было страшно, просто как будто остановилось время и жизнь. Я даже не могу вспомнить свои чувства — под бомбежками их как будто не было. Но я помню звуки разрывающихся бомб, одно из самых ярких воспоминаний детства. Помню, недалеко от нашего дома стояла телевизионная антенна на горе, после удара она покрылась пламенем.
После воздушной тревоги мы выбегали играть до следующей — и бежали обратно в подвал. Потом все это закончилось, и мы снова стали ходить в школу, как будто ничего и не было
Я устроился на мебельный комбинат. А в 2010 году, после того, как Россия выиграла право на проведения Олимпийских игр в Сочи, я решил приехать к вам в страну. Мы строили жилые комплексы и бизнес-центры, сначала я был разнорабочим, а потом выучился на мастера-плиточника. В Сочи я встретил свою любовь, мы стали вместе жить, позже перебрались в Москву.
Признаться, я до конца не могу разобраться, как попал в колонию. Бывает, что ты делаешь один-два шага по плохой тропе — и вот уже весь твой путь идет не туда, а ты пытаешься этого не замечать. В Москве с девушкой мы расстались, потом была другая. Но главное — в том, что у меня появились друзья на стройке, с которыми мы получали большие заказы.
Боян Вулович
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
Мы забирали очередную получку и шли гулять — клубы, квартирные вечеринки, алкоголь. Со временем просто пить нам стало скучно, начали появляться наркотики.
И однажды случилось так, что мы купили запрещенные вещества и часть я оставил в бардачке — просто забыл о них.
Вдруг — проверка ГИБДД, меня внезапно крутят и валят на снег. Предложили выдать наркотики — как я понимаю, они откуда-то знали про них, но нашли лишь с третьего раза. Потом провели обыск на стройке и там нашли еще. В итоге за 11 граммов кокаина я получил десять лет лишения свободы. Это больше года свободы за каждый грамм — в России за пороки платят сполна.
Я не очень хорошо говорил по-русски, но мне удавалось объясняться. Мне повезло, что в СИЗО оказался парень из Болгарии и мы смогли пообщаться — с остальными был легкий языковой барьер. В 2022 году меня направили в колонию ИК-22 на территории Мордовии, потом ее расформировали и я оказался здесь, в ИК-17.
Фото: Евгений Биятов / РИА Новости
На родине я учился на повара и специалиста по туризму, а в столовой колонии как раз оказалась вакансия. С туризмом здесь не очень, а вот навык повара мне пригодился. Моя смена ночная, я готовлю завтраки и выпечку. Тут все дни — как один, не плохие и не хорошие. Просто серые.
У меня небольшой круг общения: мало людей, с которыми можно попить чаю или поговорить. В последние два года в основном мы обсуждаем новости. Конечно, сюда лучше не попадать, поэтому не нарушайте законы, а главное — разберитесь с законами той страны, в которую едете.
Он [Боян Вулович] положительно характеризуется, поддерживает общение с родственниками. Он родился еще в Югославии — один из тех сербов, которые помнят добро русских — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Если же ты все-таки попал за решетку, надо просто смириться и принять случившееся как текущую новую реальность. Тут сидел один мой земляк в возрасте — вышел по УДО. Я был счастлив, что он освободился и уехал домой: достойный человек и многодетный отец. Он заслужил возвращение на родину и право увидеть одного из своих старых родителей.
Мне осталось сидеть два года и три месяца, скоро я получу шанс на УДО. Я тоже надеюсь скорее вернуться домой, где меня ждут старый безработный отец, брат, ставший инвалидом, и маленькая сестра. Скоро пойдет в школу, ее надо обеспечивать.
Крус Вальдес Мануэль Алехандро: Я родился на Кубе в городе Артемиса. Там окончил десять классов, поступил в училище. Среди россиян бытует мнение, что Куба — это Остров свободы и райское место, но на самом деле коренным кубинцам приходится туго. Для нас жизнь не так безоблачна, особенно в последние годы, после смерти Фиделя Кастро.
А когда отошел от дел его брат Рауль, стало совсем тяжело: денег не хватает даже на предметы первой необходимости, работы очень мало, предприятия закрываются, сотрудников сокращают, а цены растут. Отец говорил, что не помнит столь плачевных времен в нашей стране. Куба — одна из главных стран по числу эмигрантов.
Крус Вальдес Мануэль Алехандро
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
Мой отец 30 лет работал на армию Кубы. После ухода Кастро ему пришлось покинуть службу, но достойной пенсии, чтобы он мог обеспечить родных, не было. В итоге сейчас он возит вещи из России, а сюда — то, что произведено на Кубе. Моя мать работала на фабрике по производству кубинских сигар.
Работал там и я: делал химические анализы, хотел развиваться в этом направлении, но как учиться, если семье не хватает денег? Поэтому я и решил, что пора ехать на заработки в Россию. Мои знакомые из Москвы говорили, что там за год можно заработать на несколько лет жизни на Кубе.
Ваша средняя оплата труда действительно оказалась в два-три раза выше, чем наша на Кубе. В Москве я поселился в «резиновой» квартире: мы с друзьями жили вшестером в однокомнатном жилье и работали на стройке по 12 часов
Поскольку квалифицированной строительной профессии у меня не было, я трудился разнорабочим: весь день мешал цемент, таскал инструменты и выносил строительный мусор. В какой-то момент начались сложности с работодателем — с нами стали поступать, как нередко поступают с нелегалами.
Сначала заплатили меньше, чем надо, а потом вообще не заплатили — а ведь нам надо что-то есть и платить за комнату. В итоге я даже не мог вернуться на Кубу — просто не было денег на обратный билет. Но и работу я найти не мог из-за своего нелегального статуса.
Поначалу мне платили мало, но обещали, что это только на первых порах, пока я на стажировке, а потом будет больше. Причем получилось так, что я не только был нелегалом в России и распространял наркотики, но еще и умудрился потерять свой паспорт. И вот однажды я пошел на дело и наткнулся на полицейский патруль.
Полицейский попросил меня предъявить паспорт, но его у меня не было, зато было три грамма мефедрона
Меня досмотрели, изъяли наркотики и отвезли в участок, после чего я оказался в СИЗО-4 в Медведково. Там испанского никто не знал, а я не говорил по-русски — кое-как общался жестами. Правда, может, и хорошо, что я не мог толком объясниться: в ходе разговоров люди делятся мыслями и эмоциями.
И было кстати, что я не знал чужих переживаний, — мне хватало и своих. Я настраивал себя на то, что надо жить дальше, что я еще молодой и все впереди, хоть и многое потеряно. Я получил семь с половиной лет лишения свободы. Сейчас мне 22 года, и два года моего срока уже позади.
Заключенные в исправительной колонии Республики Мордовия
Фото: Михаил Воскресенский / РИА Новости
Время здесь летит очень быстро. В колонии меня спросили, чем я планирую заниматься, я ответил, что хочу работать. В итоге я готовлю диетическую пищу для больных осужденных — меня научили всему на рабочей кухне. После работы хожу на спортплощадку, иногда смотрю телевизор и читаю книги на испанском. К счастью, тут хорошая библиотека на нашем языке.
Алехандро — спокойный парень, очень хочет домой.
В глазах грусть, сильно сожалеет, что попал в такую ситуацию, скучает по родине. Работая здесь, он отправляет деньги родственникам, и это помогает им там жить — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Самое сложное для меня, конечно, климат: порой от холода в России чуть не сходишь с ума, я сплю всегда максимально закутанный. А еще год назад ко мне приезжал отец, это было тяжело. Он сказал мне много не очень хороших слов, отругал за мою глупость. Я видел, что он разочарован мной и, наверное, стыдится.
Он всегда был суров, и наши с ним отношения были непростыми. Впрочем, я, видимо, все еще что-то значу для него, раз он приехал ко мне. Я стараюсь соблюдать режим и надеюсь, что удастся выйти пораньше: очень хочу вернуться домой и доказать своим — в первую очередь отцу, — что на мне рано ставить крест.
В России стали чаще судить иностранцев. В 2023 году приговоры получили 20,5 тысячи граждан СНГ, 913 граждан других стран и примерно столько же лиц без гражданства. Эти цифры стали самыми высокими за последние три года: по данным статистики, число приговоров, вынесенных иностранцам в России, выросло на 2,6 процента. Чаще всего они попадаются на подделке документов, кражах и незаконном обороте наркотиков. Корреспондент «Ленты.ру» Владимир Седов отправился в одну из колоний Мордовии и пообщался там с осужденными иностранцами, которые рассказали, как мечта о новой жизни в России привела их на тюремные нары.
Путь до мордовской колонии, где вместе с другими заключенными отбывают свои сроки иностранцы, не близок: вначале несколько часов на поезде из Москвы до поселка Потьма, затем около 40 минут на машине до поселка Явас, а оттуда еще около получаса — до поселка Озерный, где находится исправительная колония № 17 (ИК-17).
Сегодня в колонии находятся заключенные самых разных рас, национальностей и вероисповеданий. Их менталитет и национальные традиции порой сильно отличаются и руководству колонии приходится это учитывать. Однако, по словам начальника ИК-17 Ивана Журавлева, несмотря на культурные и религиозные различия, правила внутреннего распорядка одинаковы для всех и никаких исключений для арестантов не делают.
Мы перемешиваем осужденных в отрядах, не даем им сбиваться в анклавы по национальному или религиозному признаку. И мусульмане, и христиане, и атеисты вынуждены учиться и работать вместе. Надо сказать, что наши российские заключенные помогают им адаптироваться. Когда иностранец приезжает, ему быстро объясняют, какие тут правила и, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Основная проблема в таких интернациональных колониях — это языковой барьер: кому-то из иностранцев уже довелось пожить в России до ареста и овладеть языком, а кто-то умудрился попасть за решеткой уже через несколько дней после прибытия в страну. Правда, прежде чем отправиться в колонию арестанты попадают в СИЗО, где так или иначе успевают пройти начальный курс русского языка.
«В России чувствуется суровость в людях»
Заключенный Бангура Абу Бакар Сантигие, приговорен к 10,5 года лишения свободы за наркоторговлю. Родом из Сьерра-Леоне, где его семья считалась вполне обеспеченной: отец Сантигие врач, у матери свой бизнес.Бангура Абу Бакар Сантигие: Я родился в 1995 году во Фритауне — столице Сьерра-Леоне, полуторамиллионном африканском мегаполисе. С юных лет я увлекаюсь музыкой, сочиняю стихи и музыку. У себя дома я много раз участвовал в рэп-баттлах, а до отъезда в Россию даже выпустил свой первый альбом из восьми треков.
Я хотел получить высшее журналистское образование, поэтому поступил в Российский университет дружбы народов (РУДН). Мне дали визу, я приехал в Москву и поселился в общежитии. В столице меня искренне восхитила Красная площадь. Но вот с языком поначалу было сложно: я наивно думал, что все в России понимают английский.
Дело в том, что у нас в Сьерра-Леоне люди владеют английским наравне с коренным языком. Но здесь все оказалось иначе: я помню, как на меня с удивлением посмотрели дворники, когда я к ним обратился.
В России по-настоящему осознаешь, что такое холод. У нас во Фритауне все иначе: круглый год жарко, это город постоянного праздника — тусовок, футбола и музыки. У нас другой менталитет — все очень открытые, по-своему доверчивые и простые. И мы чуть меньше думаем о завтрашнем дне
В России же чувствуется суровость в людях — тут лучше следить за словами и думать над поступками. Тебя всегда оценивают, поэтому нужно быть начеку. В РУДН я учился на вечернем отделении, где было много моих земляков. Мы сдружились с ребятами из других стран Африки — Египта и Ганы, общались, отдыхали в клубах и употребляли запрещенные вещества.
Бангура Абу Бакар Сантигие
Фото: Владимир Седов / Лента.ру
Мы знали, что в России марихуана запрещена, но не думали, что за ее покупку можно так надолго лишиться свободы. У нас на родине она тоже под запретом, но это запрет формальный. В Сьерра-Леоне, даже если полиция поймает вас с десятками килограммов марихуаны, вы получите год-полтора.
Меня предупреждали, что с наркотиками надо аккуратнее, но я не придавал этому значения. И вот мы с товарищем как-то поехали покупать марихуану себе и друзьям, решили взять где-то около 25 граммов. Я сидел в машине, слушал в наушниках музыку, как вдруг стекло разлетелось, меня вытащили и положили в снег.
«Я еще не понял, с чем столкнулся»Т
ак мы втроем — я, мой товарищ и продавец — оказались в СИЗО. Было тяжело: русский язык я толком не знал, а там были не только россияне, но и таджики, армяне и узбеки.Один сиделец, долго живший в Таиланде и знавший английский язык, разъяснил мне, что можно, а что нельзя делать в СИЗО: велел держать свои секреты при себе, не просить помощи у других и не играть в карты — так можно сделать свое положение еще хуже, особенно если нет возможности гасить карточный долг
Еще один хороший человек — помню, его звали Игорь — очень помог мне: он сказал, что первый раз в жизни у него появился темнокожий друг. В СИЗО я прибыл без вещей, и он попросил свою маму прислать мне теплую одежду. Я поначалу отказывался, говорил, что привык к трудностям и смогу с ними справиться.
Но Игорь объяснил, что здесь — Россия, и я еще не понял, с чем столкнулся. Его мать привезла мне передачу с теплым вещами, едой, зубной щеткой и пастой. Это было до слез приятно.
Заключенные исправительной колонии, где содержатся иностранные граждане, на богослужении в католическом храме Святого семейства
Фото: Илья Питалев / РИА Новости
Через три месяца после моего задержания прибыли сотрудники посольства. В СИЗО мне сделали номер, через который я мог связаться со своей семьей. Конечно, первый разговор был непростым, я не смог говорить с мамой и все объяснил отцу. Мы переписываемся регулярно. При этом мои друзья и знакомые до сих пор думают, что я учусь в России.
В колонии намного лучше, чем в СИЗО, — на тебя не давят стены. Когда я приехал, сразу пошел работать в пекарню, это одно из немногих мест, где всегда тепло. Я сплю здесь в теплых штанах под одеялом. Сотрудники колонии всегда поражаются, что я одет во все, что можно, и мне не жарко
В колонии распорядок простой: в шесть утра подъем, умылся — и на зарядку, затем завтрак — и на работу. В семь вечера закончил работу, помылся и, если хочешь, идешь смотреть телевизор. Я держу себя в форме и занимаюсь спортом: у нас есть площадка с тяжестями и турниками.
Конечно, еще читаю, в основном на английском. На русском пробовал, но пока не могу — одно мучение: мой уровень языка не дотягивает до нормального уровня чтения. Зато я свободно говорю и могу спокойно вести с вами беседу. А еще я овладел искусством пекаря, и это ценно: у нас в Сьерра-Леоне дефицит пекарей и кулинаров.
Мало кто может испечь хороший хлеб и тем более сделать пирожки. Поэтому, когда я вернусь домой, вполне смогу печь хлеб, а то и заняться русской кухней. Когда я работал на кухне в колонии, так поднаторел в приготовлении борща, что теперь многие, кто работает там, зовут меня проверить его вкус.
«Самые толерантные люди на земле»
В России я не сталкивался с агрессивным расизмом, в основе которого лежит конкретная расовая ненависть. Было лишь невежество со стороны отдельных осужденных, отдававшее расизмом. Мне приходилось пару раз объяснить, что обращаться ко мне «нигга» или «нигер» не надо — так африканцев звали работорговцы и те, кто устроил из наших земель колонии.Пару раз меня нарочно провоцировали, используя эти слова, но это была такая, как у вас говорят, проверка на вшивость: хотели увидеть, как я отреагирую.
Бангура Абу Бакар Сантигие
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
Обычно я спокойно объяснял: брат, я не раб, и звать меня так нельзя — я такой же, как ты, но с другим цветом кожи, ты можешь называть меня Абу. Люди всегда признавали мою правоту. Бывало, порой даже подходили и извинялись за то, что говорили раньше. Порой кто-то от неожиданности, завидя меня, удивляется: мол, ничего себе — негр, или ничего себе — черный!
Но это не потому, что меня хотят обидеть. Просто они не думают, что это может быть обидно. Впрочем, констатацией факта вообще обидеть нельзя, ведь у меня действительно черная кожа.
Что касается сотрудников СИЗО и колонии, то им, как мне кажется, вообще не присущ расизм. Через них проходит множество заключенных самых разных национальностей, и они самые толерантные люди на земле
Я в колонии уже шесть лет, давно не видел родных. Сейчас очень тяжело: я много думаю о своих планах и о том, как помочь семье после возвращения.
Он [Бангура Абу Бакар Сантигие] долго в нашем учреждении, сначала был пекарем, редко общался с администрацией и довольно плохо понимал язык. После того как его сделали дневальным, он стал чаще общаться с администрацией и лучше понимать язык. Сейчас заключенный встал на путь исправления — Иван Журавлев, начальник ИК-17
«Здесь очень хорошие пацаны»
Заключенный Нгуен Ла Куи из Вьетнама. В 2019 году приговорен к восьми годам лишения свободы за расправу над родственником в Москве.Нгуен Ла Куи: Мне 36 лет, я родился в городе Ханой. У нас очень красивая страна, и люди в ней хорошие — там остались мои родители, двое детей и жена. Моя семья всегда жила небогато, на жизнь зарабатывала своим трудом. У родителей был небольшой бизнес — маленькая ткацкая фабрика по производству одежды.
Однако в 2012 году ее пришлось закрыть — дела не шли. Я окончил строительный университет и получил специальность инженера, но по профессии работал всего лишь два года. За это время мы успели построить одну маленькую школу.
Нгуен Ла Куи
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
В 2014 году моей семье понадобились деньги, и я приехал в Россию на заработки. Во Владимире мы шили одежду, работа была непростая, но стабильно приносила доход. Дела налаживались, удавалось кое-что отправлять домой. Во Вьетнаме заработать куда сложнее, это получается далеко не всегда, даже если ты трудишься.
За что получил срок Нгуен Ла Куи: справка «Ленты.ру»
Нгуен Ла Куи заявил корреспонденту «Ленты.ру», что не может рассказать, как он оказался в российской колонии, — якобы его русский язык недостаточно для этого хорош. Но фабула его дела известна.Во Вьетнаме важной частью традиций является помощь близкому. Когда семья Нгуена оказалась в нужде, двоюродная сестра, которая была замужем за земляком, работавшим на производстве одежды во Владимире, пригласила его в Москву на заработки.
Нгуену доверяли, поэтому поручили собирать выручку с продавцов, которые торговали пошитыми вьетнамцами вещами. Однако Нгуен страдал игроманией и нередко утаивал часть выручки, а затем спускал ее в игровых автоматах. Однажды Нгуена заела совесть, и он признался во всем мужу двоюродной сестры, надеясь, что тот примет его раскаяние и простит.
Однако тот вскипел, потребовал немедленно вернуть деньги и в какой-то момент ударил Нгуена. Последний впал в ярость, выхватил из кармана нож и нанес земляку удар в шею. Позже Нгуен попытался имитировать ограбление: он рассказал полиции, что на них с родственником напали грабители, однако ему не поверили. Вскоре на допросах Нгуен признался в содеянном.
Я много думал о своем преступлении. Мне тяжело об этом говорить. Меня приговорили к восьми годам лишения свободы, и я считаю, что это справедливо. В ИК-17 я единственный вьетнамец, уже несколько лет не говорил на родном языке. Раньше русским я почти не владел, однако сейчас многое понимаю, хотя и не могу объяснить.
Пацаны здесь хорошие: мне помогали, объясняли жестами, иногда рисунками, особенно если я что-то случайно нарушал или делал неверно. Я понял среду, в которой нахожусь, разобрался в правилах внутреннего распорядка, а также осознал, что можно, а что нельзя делать и говорить.
Нгуену Ла Куи тяжелее всех: его родной язык здесь никто не знает. Он очень хорошо работает, весь отдается труду. Впрочем, скажу по опыту: большинство выходцев из азиатских стран — очень трудолюбивые люди — Иван Журавлев, начальник ИК-17
«Мне нужно плыть по течению»
Как только я попал в колонию и узнал, что можно работать, сразу попросился — cидеть без работы человек не должен. Я тружусь на швейном производстве в нашей промзоне, подрубаю нитки при шитье курток. В какой-то степени я занимаюсь привычным для себя делом, которым занимался всегда.Наш конвейер производит по две-три тысячи курток за месяц. На заработанные деньги я покупаю маленькие радости — сигареты, чай, кофе и сладкое. После рабочего дня люблю смотреть телевизор и играть в судоку, мне очень нравится эта игра. С чтением, к сожалению, очень сложно. В местной библиотеке на вьетнамском языке было только две книги, их я прочитал по многу раз.
Заключенные в исправительной колонии Республики Мордовия
Фото: Михаил Воскресенский / РИА Новости
Я часто думаю о доме, о том, как встречусь с женой и детьми, о нашем разговоре: он будет непростым, но у меня много времени, чтобы к нему подготовиться. Жить надо с осознанием текущего момента. Я понял, куда течет река, в которой я оказался, не нужно противиться — таков мой путь, он привел меня в это русло. Пока выбраться отсюда нельзя.
Значит, нужно плыть по течению, соблюдая правила, чтобы однажды встретить на том берегу свободу и тех, кого любишь
С семьей я связь не поддерживаю — таково мое решение. Пока мне просто нечего сказать жене и маленьким детям. Врать я не могу: если они спросят, где я, то придется сказать, а я не хочу этого делать. Время для этого разговора придет, когда я буду на воле. Очень надеюсь на условно-досрочное освобождение (УДО), но не знаю, получится или нет.
«Я помню звук разрывающихся бомб»
Боян Вулович из Сербии. Приговорен к десяти годам лишения свободы за хранение наркотиков.Боян Вулович: Я родился в городе Иваница. Моя мать работала швеей, а отец занимался древесиной, из которой делали мебель. Мы жили там, пока не начались бомбардировки НАТО, — мне было тогда девять лет. Я был дома с братом и матерью, вдруг завыла сирена, мать схватила нас — и мы побежали в подвал.
Не могу сказать, что было страшно, просто как будто остановилось время и жизнь. Я даже не могу вспомнить свои чувства — под бомбежками их как будто не было. Но я помню звуки разрывающихся бомб, одно из самых ярких воспоминаний детства. Помню, недалеко от нашего дома стояла телевизионная антенна на горе, после удара она покрылась пламенем.
После воздушной тревоги мы выбегали играть до следующей — и бежали обратно в подвал. Потом все это закончилось, и мы снова стали ходить в школу, как будто ничего и не было
Я устроился на мебельный комбинат. А в 2010 году, после того, как Россия выиграла право на проведения Олимпийских игр в Сочи, я решил приехать к вам в страну. Мы строили жилые комплексы и бизнес-центры, сначала я был разнорабочим, а потом выучился на мастера-плиточника. В Сочи я встретил свою любовь, мы стали вместе жить, позже перебрались в Москву.
Признаться, я до конца не могу разобраться, как попал в колонию. Бывает, что ты делаешь один-два шага по плохой тропе — и вот уже весь твой путь идет не туда, а ты пытаешься этого не замечать. В Москве с девушкой мы расстались, потом была другая. Но главное — в том, что у меня появились друзья на стройке, с которыми мы получали большие заказы.
Боян Вулович
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
Мы забирали очередную получку и шли гулять — клубы, квартирные вечеринки, алкоголь. Со временем просто пить нам стало скучно, начали появляться наркотики.
И однажды случилось так, что мы купили запрещенные вещества и часть я оставил в бардачке — просто забыл о них.
Вдруг — проверка ГИБДД, меня внезапно крутят и валят на снег. Предложили выдать наркотики — как я понимаю, они откуда-то знали про них, но нашли лишь с третьего раза. Потом провели обыск на стройке и там нашли еще. В итоге за 11 граммов кокаина я получил десять лет лишения свободы. Это больше года свободы за каждый грамм — в России за пороки платят сполна.
«Все дни здесь серые»
Вопреки фильмам про тюрьму, никто не травил меня собаками, а в камере СИЗО не было страшных уголовников с наколками — просто люди, растерянные, порой напуганные, которые, как и я, впервые оказались в таких условиях. В изоляторе было тяжело: там нечего делать, давили стены — просто сидишь, как мышь в банке.Я не очень хорошо говорил по-русски, но мне удавалось объясняться. Мне повезло, что в СИЗО оказался парень из Болгарии и мы смогли пообщаться — с остальными был легкий языковой барьер. В 2022 году меня направили в колонию ИК-22 на территории Мордовии, потом ее расформировали и я оказался здесь, в ИК-17.
Фото: Евгений Биятов / РИА Новости
На родине я учился на повара и специалиста по туризму, а в столовой колонии как раз оказалась вакансия. С туризмом здесь не очень, а вот навык повара мне пригодился. Моя смена ночная, я готовлю завтраки и выпечку. Тут все дни — как один, не плохие и не хорошие. Просто серые.
У меня небольшой круг общения: мало людей, с которыми можно попить чаю или поговорить. В последние два года в основном мы обсуждаем новости. Конечно, сюда лучше не попадать, поэтому не нарушайте законы, а главное — разберитесь с законами той страны, в которую едете.
Он [Боян Вулович] положительно характеризуется, поддерживает общение с родственниками. Он родился еще в Югославии — один из тех сербов, которые помнят добро русских — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Если же ты все-таки попал за решетку, надо просто смириться и принять случившееся как текущую новую реальность. Тут сидел один мой земляк в возрасте — вышел по УДО. Я был счастлив, что он освободился и уехал домой: достойный человек и многодетный отец. Он заслужил возвращение на родину и право увидеть одного из своих старых родителей.
Мне осталось сидеть два года и три месяца, скоро я получу шанс на УДО. Я тоже надеюсь скорее вернуться домой, где меня ждут старый безработный отец, брат, ставший инвалидом, и маленькая сестра. Скоро пойдет в школу, ее надо обеспечивать.
«Я не смог вернуться на Кубу»
Заключенный Крус Вальдес Мануэль Алехандро из Кубы. Приговорен к 7,5 года лишения свободы за хранение и распространение наркотиков.Крус Вальдес Мануэль Алехандро: Я родился на Кубе в городе Артемиса. Там окончил десять классов, поступил в училище. Среди россиян бытует мнение, что Куба — это Остров свободы и райское место, но на самом деле коренным кубинцам приходится туго. Для нас жизнь не так безоблачна, особенно в последние годы, после смерти Фиделя Кастро.
А когда отошел от дел его брат Рауль, стало совсем тяжело: денег не хватает даже на предметы первой необходимости, работы очень мало, предприятия закрываются, сотрудников сокращают, а цены растут. Отец говорил, что не помнит столь плачевных времен в нашей стране. Куба — одна из главных стран по числу эмигрантов.
Крус Вальдес Мануэль Алехандро
Фото: Владимир Седов / «Лента.ру»
Мой отец 30 лет работал на армию Кубы. После ухода Кастро ему пришлось покинуть службу, но достойной пенсии, чтобы он мог обеспечить родных, не было. В итоге сейчас он возит вещи из России, а сюда — то, что произведено на Кубе. Моя мать работала на фабрике по производству кубинских сигар.
Работал там и я: делал химические анализы, хотел развиваться в этом направлении, но как учиться, если семье не хватает денег? Поэтому я и решил, что пора ехать на заработки в Россию. Мои знакомые из Москвы говорили, что там за год можно заработать на несколько лет жизни на Кубе.
Ваша средняя оплата труда действительно оказалась в два-три раза выше, чем наша на Кубе. В Москве я поселился в «резиновой» квартире: мы с друзьями жили вшестером в однокомнатном жилье и работали на стройке по 12 часов
Поскольку квалифицированной строительной профессии у меня не было, я трудился разнорабочим: весь день мешал цемент, таскал инструменты и выносил строительный мусор. В какой-то момент начались сложности с работодателем — с нами стали поступать, как нередко поступают с нелегалами.
Сначала заплатили меньше, чем надо, а потом вообще не заплатили — а ведь нам надо что-то есть и платить за комнату. В итоге я даже не мог вернуться на Кубу — просто не было денег на обратный билет. Но и работу я найти не мог из-за своего нелегального статуса.
«От холода в России сходишь с ума»
Я стал искать работу в сети и в какой-то момент наткнулся на нехитрую подработку: нужно было всего-то раскладывать пакетики с наркотиками в нужных местах. Мне скидывали задания в мессенджере, говорили, где забрать партию и куда положить пакетики.Поначалу мне платили мало, но обещали, что это только на первых порах, пока я на стажировке, а потом будет больше. Причем получилось так, что я не только был нелегалом в России и распространял наркотики, но еще и умудрился потерять свой паспорт. И вот однажды я пошел на дело и наткнулся на полицейский патруль.
Полицейский попросил меня предъявить паспорт, но его у меня не было, зато было три грамма мефедрона
Меня досмотрели, изъяли наркотики и отвезли в участок, после чего я оказался в СИЗО-4 в Медведково. Там испанского никто не знал, а я не говорил по-русски — кое-как общался жестами. Правда, может, и хорошо, что я не мог толком объясниться: в ходе разговоров люди делятся мыслями и эмоциями.
И было кстати, что я не знал чужих переживаний, — мне хватало и своих. Я настраивал себя на то, что надо жить дальше, что я еще молодой и все впереди, хоть и многое потеряно. Я получил семь с половиной лет лишения свободы. Сейчас мне 22 года, и два года моего срока уже позади.
Заключенные в исправительной колонии Республики Мордовия
Фото: Михаил Воскресенский / РИА Новости
Время здесь летит очень быстро. В колонии меня спросили, чем я планирую заниматься, я ответил, что хочу работать. В итоге я готовлю диетическую пищу для больных осужденных — меня научили всему на рабочей кухне. После работы хожу на спортплощадку, иногда смотрю телевизор и читаю книги на испанском. К счастью, тут хорошая библиотека на нашем языке.
Алехандро — спокойный парень, очень хочет домой.
В глазах грусть, сильно сожалеет, что попал в такую ситуацию, скучает по родине. Работая здесь, он отправляет деньги родственникам, и это помогает им там жить — Иван Журавлев, начальник ИК-17
Самое сложное для меня, конечно, климат: порой от холода в России чуть не сходишь с ума, я сплю всегда максимально закутанный. А еще год назад ко мне приезжал отец, это было тяжело. Он сказал мне много не очень хороших слов, отругал за мою глупость. Я видел, что он разочарован мной и, наверное, стыдится.
Он всегда был суров, и наши с ним отношения были непростыми. Впрочем, я, видимо, все еще что-то значу для него, раз он приехал ко мне. Я стараюсь соблюдать режим и надеюсь, что удастся выйти пораньше: очень хочу вернуться домой и доказать своим — в первую очередь отцу, — что на мне рано ставить крест.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
